Хрупкость мира глазами Мужчин...
Александр Иличевский
Отказ
Я думаю, едва ли вещь может быть вне своего места. Я говорю это вполне серьезно, помимо лирики то есть. Вот, например, я сегодня взобрался на гору Сокол (Новый Свет, крымское побережье), и там, на вершине, я
подумал: что такое гора вне воздуха, моря, зренья? В лучшем случае глыба, препятствие в несчастливых потемках слепого пешехода. В худшем громада пустоты, вывернутой наизнанку.
Внизу свет, ломясь лавиной с зенита, выглаживал штилевую поверхность моря, два или три паруса белели в бухте, которая отсюда казалась подковой той самой, что и есть залог счастья этого края. Зной обволакивал скалы, сосны, взгляд на них не мог быть слишком долгим, рискуя сам превратиться в марево, истаять. Тропа,
ведущая долго по Чертову ущелью, оборвалась отвесным колодцем, проторенным потоком в гладком, ажурном камне, до головокружения отвесным.
Я заглянул и отпрянул: в меня всматривалось мое паденье.
И я не выдержал пристального взгляда.
Я действительно думаю, что вещь не может происходить вне своего владельца. Поэтому, отпрянув, обрек себя на небытие. В нем мне довольно уютно: потягиваю мускат в кофейне на набережной, Млечный путь виден ясно, шелестящая близость моря. \
Но все же это небытие, хотите верьте, хотите нет не-бы-ти-е.
Никогда
Два галчонка на взлете с ограды в осень запускают по перышку: цифрой восемь облетают перья в чертополох, в крапиву, обновляя дату, украшая хоть так могилу.
Двое пьяниц, присев у ограды с пивом, мастерят себе "ерш": цедят кропотливо, из-за пазухи вынув пол-литра, струйку словно дар, что у сердца храним, по бульку.
Если что-то и держит тело в пустоте, где от сна
все бело, это мысленный кол осиновый, вбитый там, где любил так
сильно, и более ничего: ни земля, ни место.
Десять лет назад умерла невеста одного: вот, пришел и сейчас помянет.
Скоро выпадет снег, а когда не знает.
Слепок
Тихокрылый ужас влет по раме как забьет и разобьет потоком душных
сумерек густейших, снами, что приснились. И не вспомнить толком.
Себя нащупать отпечатком смертной маски в
негативе гипса то же, что наколку на сетчатку наносить, вытравливая
лица тех, кого любил, но больше нету, шрифтом Брайля слепоту убавить в
сторону немыслимого света из окна, в котором бьется память.
Танец
И еще. Мне действительно кажется, что люди, после скончания времен представ пред Господом, слов произносить не будут.
Но они и не будут немы, повествуя о себе, о
мире или же ничего не говоря.
Это будет некий теловещательный балет, в
котором душа и тело едины в своих движениях. Телом будет владеть закон
жеста, по которому чувство и мысль неразличимы. Молчание тоже можно
будет выразить движением, мотыльки, например, вполне красноречивы в
своем танце.
Действительно, жест поступок тела. И в то же
время зрение это совершение светового осязания: ведь чтобы увидеть
невидимое, нужно излучать, нащупывая лучом таинственный контур, в
который вписывается жест, череда жестов, танец, порхающий между смыслов.
Сейчас немой мотылек стежками под кварцевой
жаркой лампой, которую я использую также и для обогрева веранды,
выписывает письмена, пеленая (см. алфавит на крылышках) облако смысловой
пыльцы, принесенной из цветочного воображенья.
Возможно, это самое до тоски счастливое
повествованье, которое когда-либо мне было известно. Какая яркая точка
станет в его конце!
Было изменено: 17:36 09/12/2013.
Было изменено: 18:01 19/12/2013.
Отказ
Я думаю, едва ли вещь может быть вне своего места. Я говорю это вполне серьезно, помимо лирики то есть. Вот, например, я сегодня взобрался на гору Сокол (Новый Свет, крымское побережье), и там, на вершине, я
подумал: что такое гора вне воздуха, моря, зренья? В лучшем случае глыба, препятствие в несчастливых потемках слепого пешехода. В худшем громада пустоты, вывернутой наизнанку.
Внизу свет, ломясь лавиной с зенита, выглаживал штилевую поверхность моря, два или три паруса белели в бухте, которая отсюда казалась подковой той самой, что и есть залог счастья этого края. Зной обволакивал скалы, сосны, взгляд на них не мог быть слишком долгим, рискуя сам превратиться в марево, истаять. Тропа,
ведущая долго по Чертову ущелью, оборвалась отвесным колодцем, проторенным потоком в гладком, ажурном камне, до головокружения отвесным.
Я заглянул и отпрянул: в меня всматривалось мое паденье.
И я не выдержал пристального взгляда.
Я действительно думаю, что вещь не может происходить вне своего владельца. Поэтому, отпрянув, обрек себя на небытие. В нем мне довольно уютно: потягиваю мускат в кофейне на набережной, Млечный путь виден ясно, шелестящая близость моря. \
Но все же это небытие, хотите верьте, хотите нет не-бы-ти-е.
Никогда
Два галчонка на взлете с ограды в осень запускают по перышку: цифрой восемь облетают перья в чертополох, в крапиву, обновляя дату, украшая хоть так могилу.
Двое пьяниц, присев у ограды с пивом, мастерят себе "ерш": цедят кропотливо, из-за пазухи вынув пол-литра, струйку словно дар, что у сердца храним, по бульку.
Если что-то и держит тело в пустоте, где от сна
все бело, это мысленный кол осиновый, вбитый там, где любил так
сильно, и более ничего: ни земля, ни место.
Десять лет назад умерла невеста одного: вот, пришел и сейчас помянет.
Скоро выпадет снег, а когда не знает.
Слепок
Тихокрылый ужас влет по раме как забьет и разобьет потоком душных
сумерек густейших, снами, что приснились. И не вспомнить толком.
Себя нащупать отпечатком смертной маски в
негативе гипса то же, что наколку на сетчатку наносить, вытравливая
лица тех, кого любил, но больше нету, шрифтом Брайля слепоту убавить в
сторону немыслимого света из окна, в котором бьется память.
Танец
И еще. Мне действительно кажется, что люди, после скончания времен представ пред Господом, слов произносить не будут.
Но они и не будут немы, повествуя о себе, о
мире или же ничего не говоря.
Это будет некий теловещательный балет, в
котором душа и тело едины в своих движениях. Телом будет владеть закон
жеста, по которому чувство и мысль неразличимы. Молчание тоже можно
будет выразить движением, мотыльки, например, вполне красноречивы в
своем танце.
Действительно, жест поступок тела. И в то же
время зрение это совершение светового осязания: ведь чтобы увидеть
невидимое, нужно излучать, нащупывая лучом таинственный контур, в
который вписывается жест, череда жестов, танец, порхающий между смыслов.
Сейчас немой мотылек стежками под кварцевой
жаркой лампой, которую я использую также и для обогрева веранды,
выписывает письмена, пеленая (см. алфавит на крылышках) облако смысловой
пыльцы, принесенной из цветочного воображенья.
Возможно, это самое до тоски счастливое
повествованье, которое когда-либо мне было известно. Какая яркая точка
станет в его конце!
Было изменено: 17:36 09/12/2013.
Было изменено: 18:01 19/12/2013.
