ДУХОВНЫЕ ОСНОВЫ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
... долгое время не дает покоя одна из проблем - духовное обнищание людей... русских людей... не в силах что-либо исправить приходится признать что это гораздо более серьезная проблема, нежели все остальное текущее... и еще услышал в новостях про событие которое назвали закономерным... а именно крушение лайнера Конкордии... все случилось ровно 200 лет спустя крушения Титаника... по аналогии задался вопросом: что нас ждет в 2017 году? уж не революция ли? а вдруг? и вот что я вычитал у Николая Бердяева в его ДУХОВНЫХ ОСНОВАХ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ:
... В дни революционных бурь рождаются мысли о консерватизме. Мысли эти должны возвышаться над разъяренной борьбой страстей и интересов сегодняшнего дня. Размышлять о более глубоких, духовных основах консерватизма может лишь тот, кто свободен от давления и гнета уличных криков о контрреволюции, равно как и от давления и гнета собственных задетых интересов. И вот вдумываясь в причины наших несчастий и неблагообразий, приходится признать, что почти полное отсутствие в русском обществе идейного консерватизма было роковым для нашего развития. Мы развиваемся более болезненно и катастрофично, чем народы Запада. У нас совсем как будто бы нет традиций, нет дорогих воспоминаний прошлого, нет почитания могил предков. Мы начинаем свою историю сначала, с tabula rasa, как народ, не имевший истории. В нашей революции как будто бы совсем порывается связь времен. Русские гордятся той легкостью, с которой они совершают революционный разрыв с прошлым. Эту свободу свою они противополагают западной "буржуазности". Русскому ничего не стоит радикально порвать с родиной, с церковью, с государством, с семьей, с моралью, с наукой и искусством. Ему свойственна легкость преодоления всего того, что так трудно преодолеть западноевропейскому человеку. Отсюда характерный для русских нигилизм и анархизм. Но настоящую ценность имеют лишь то преодоление и тот разрыв, которые покупаются жертвой. Западноевропейский человек чувствует тяжесть истории. Он многое сотворил в своей великой истории, и ему нелегко отказаться от сотворенных им ценностей. За ним стоит великая культура прошлого, великие воспоминания и традиции, великие могилы. Революционный разрыв дается западноевропейскому человеку с большим трудом.
И не объясняется ли необычайная легкость этого разрыва у русских тем, что мы, по словам К. Леонтьева, "прожили много, сотворили духом мало и стоим у какого-то странного предела"? Часто приходится теперь также вспоминать болезненные, но гениальные мысли Чаадаева о России, высказанные в его философических письмах. "Исторический опыт для нас не существует; поколения и века протекли без пользы для нас". "Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода". "Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании". "Мы... придя в мир, подобно незаконным детям, без наследства, без связи с людьми, жившими на земле раньше нас, мы не храним в наших сердцах ничего из тех уроков, которые предшествовали нашему собственному существованию. Каждому из нас приходится самому связывать порванную нить родства... Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня... Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно"...
... В дни революционных бурь рождаются мысли о консерватизме. Мысли эти должны возвышаться над разъяренной борьбой страстей и интересов сегодняшнего дня. Размышлять о более глубоких, духовных основах консерватизма может лишь тот, кто свободен от давления и гнета уличных криков о контрреволюции, равно как и от давления и гнета собственных задетых интересов. И вот вдумываясь в причины наших несчастий и неблагообразий, приходится признать, что почти полное отсутствие в русском обществе идейного консерватизма было роковым для нашего развития. Мы развиваемся более болезненно и катастрофично, чем народы Запада. У нас совсем как будто бы нет традиций, нет дорогих воспоминаний прошлого, нет почитания могил предков. Мы начинаем свою историю сначала, с tabula rasa, как народ, не имевший истории. В нашей революции как будто бы совсем порывается связь времен. Русские гордятся той легкостью, с которой они совершают революционный разрыв с прошлым. Эту свободу свою они противополагают западной "буржуазности". Русскому ничего не стоит радикально порвать с родиной, с церковью, с государством, с семьей, с моралью, с наукой и искусством. Ему свойственна легкость преодоления всего того, что так трудно преодолеть западноевропейскому человеку. Отсюда характерный для русских нигилизм и анархизм. Но настоящую ценность имеют лишь то преодоление и тот разрыв, которые покупаются жертвой. Западноевропейский человек чувствует тяжесть истории. Он многое сотворил в своей великой истории, и ему нелегко отказаться от сотворенных им ценностей. За ним стоит великая культура прошлого, великие воспоминания и традиции, великие могилы. Революционный разрыв дается западноевропейскому человеку с большим трудом.
И не объясняется ли необычайная легкость этого разрыва у русских тем, что мы, по словам К. Леонтьева, "прожили много, сотворили духом мало и стоим у какого-то странного предела"? Часто приходится теперь также вспоминать болезненные, но гениальные мысли Чаадаева о России, высказанные в его философических письмах. "Исторический опыт для нас не существует; поколения и века протекли без пользы для нас". "Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода". "Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании". "Мы... придя в мир, подобно незаконным детям, без наследства, без связи с людьми, жившими на земле раньше нас, мы не храним в наших сердцах ничего из тех уроков, которые предшествовали нашему собственному существованию. Каждому из нас приходится самому связывать порванную нить родства... Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня... Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно"...
