Традиционное февральское

Не убий, учили, не спи, не лги.

Я который год раздаю долги,
Да остался давний один должок
-Милицейский город, сырой снежок.



Что ещё в испарине тех времён?
Был студент речист, не весьма умён,
Наряжался рыжим на карнавал,
По подъездам барышень целовал.



Хорошо безусому по Руси
Милицейской ночью лететь в такси.
Тормознёт и лбом саданёшь в стекло,
- А очнёшься вдруг... двадцать лет прошло.



Я тогда любил говорящих "нет"
-За капризный взгляд, ненаглядный свет,
Просыпалась жизнь, ноготком стуча,
Музыкальным ларчиком без ключа.

Я забыл, как звали моих подруг,
Дальнозорок сделался, близорук,
Да и ты ослепла почти, душа,
В поездах простуженных мельтеша.



Наклонюсь к стеклу, прислонюсь тесней.
Двадцать лет прошло, будто двадцать дней.
Деревянной лесенкой мышь да ложь.
Поневоле слёзное запоёшь.



Голосит разлука, горчит звезда.
Я давно люблю говорящих "да",
Всё-то мнится сердце сквозь даль и лёд
Колокольным деревом прорастёт.


А должок остался, на два глотка,
И записка мокрая коротка -
Засмоли в бутылку воды морской,
Той воды морской пополам с тоской,



Чтобы сны устроили свой парад,
Телефонный мучая аппарат,
Чтобы слаще выплеснуться виной -
Незабвенной, яблочной, наливной...




***




"Теплынь, лягушачья слякоть - а утром сулили снег...


" Теплынь, лягушачья слякоть а утром сулили снег.
Толкает меня под локоть невежливый человек
И просит на опохмелку, и дела-то медный грош.
И сам я монеткой мелкой качусь под осенний дождь...

Как странно бренчать на лире, кадавром лежать на льду
В придуманном лучшем мире, на тридцать седьмом году.
Кепчонка фальшивой кожи, ночной адресок в руке -
Дрожит человек прохожий в замызганном пиджачке.


О чем ты шумишь, приятель? Кончай наводить тоску.
Я тоже всю жизнь растратил, сшибая по пятачку,
И долго ловил звезду я единственную свою,
Печалясь и негодуя у времени на краю.

А всё умирать грешно нам бездельникам, голытьбе,
Любителям-астрономам с паучьим гнездом в трубе.
На улице дождь, и мокрый, почти невозможный снег
Смерзается коркой блёклой. Кончается трудный век.

Кончается век огромный, уходит - не удержать.
Ему в подворотне тёмной газетным клочком лежать, Забыть свой язык и имя, виною страдать двойной,
С ребятами слободскими хоккей обсуждать в пивной.


И я говорю: чего там кривить онемевший рот.
За первым же поворотом крылатый охотник ждёт.
И падает луч на площадь, и сердце летит за ним,
Узнав стреловидный росчерк под ордером розыскным.


И ляжет в полях пороша, и егерь выйдет на след.
Ему дорогое дёшево, дарёному счёта нет.
И щеголь в ночной витрине, калека среди теней,
Стирает багровый иней с крахмальной груди своей.


***"Иной искатель чаши с ядом..."



Иной искатель чаши с ядом
Давно метнулся и затих.
А я, смотритель поздним взглядом,
Оценщик далей золотых,



Пожалуй, только от испуга
Не верю бритве и ножу,
И ночь весёлую в подругах
По старой памяти держу.



Поют часы, стучат колёса.
Разлука, лестница, привал.
Лиловый голубь это просо
Давно уже отгоревал.



Давно в истоме заоконной,
Внизу и справа, погляди,
Томится ангел незнакомый
С открытой раною в груди.


Давно голубка ворковала
И била крыльями в стекло.
Так нелегко, и небывало,
И даже, кажется, светло.


А стук часов всё чаще, чаще,
И, может быть, в последний раз
Настоем осени горчащей
Любовь отпаивает нас...


(и все это - Б. Кинжеев, химик и поэт)


Было изменено: 13:02 28/02/2017.

Было изменено: 13:03 28/02/2017.

Было изменено: 13:11 28/02/2017.