Ода женщине
Копипаст
За рюмкой у них зашел пристойный спор, что самое привлекательное в женщине.
– Глаза. – отрезал один. – Глаза у них совсем-совсем другие, – не чета нашим пуговицам. В них агромадная силища. На улице иная лишь скользнет по тебе, а как плеткой ожгёт, – до мурашек. За что, любезная? – даже не знакомы.
А другая взглянет ласково, и: «Ой. – чирикнет. – Кажется, я вам дверку слегка царапнула, хи-хи», а ты: «Ерунда, я все одно машину менять подумывал, а теперь её как раз выкинуть. Телефончиком не угостите?». Хи-хи, ха-ха и уехала. А телефон молчит. Во какие глаза! – гипноз высокий класс. У кореша баба одноглазая, кореш от взгляда в обморок падает. А когда она ревнует, на нем одёжа вспыхивает. Гиперболоид, а не глаз…
– Что глаза. Глаза не потрогать. – это другой говорит. – Вот грудь! Доечки, перси и округлости. Всякие: большие, малые, вверх глядят, вниз, в стороны, колесом, наоборот, упругие, мягкие, соски пуговкой, холмиком, бугорком, в период лактации, после, – все хороши. Руки положишь, – о, небесная радость! Поцелуешь, пульпит утихает. Нянькаешь их, – улыбаешься от счастья, что дурачок.
Я вниз по лестнице, а она вверх – цок, цок, цок, а в кофточке у ней дын, дын, дын, я фарами щёлк-щёлк, оступился, покатился. Больница. Сестричка склонилась, третий номер в вырезе халатика: «Как вы?».
Зашибись, говорю, не отходите, у меня от вас рука срастается и трещина в черепе затягивается. Аж больничной манки захотелось захавать, иль стихи сочинить? Не отходите.
– Эх, материалисты. Голос! Фигуру, лицо можно забыть, голос не забудешь. «Где так долго был?» – спросит ласково. А я нигде и не был, чтоб так ласково ко мне, но сердце все одно отрывается, и глаза сами опускаются долу. Что ты, етит твою!
А то соскучится и рычит прям от порога «Где так долго был, р-р?». А я вовсе и недолго, но от счастья сердце отрывается, и глаза блаженно закатываются.
А то, так спросит: «Где бабки?», что готов сознаться, что это я опустошил резервный, он же стабилизационный фонд и вообще мот и транжира в дырявых носках. Ей следаком по экономическим работать. Голос, о!
– Ноги! Ноженьки, ножки, ножульки, ножонки, лапки, топочки. Ничего красивей нет. Бедняжка со сломанной ногой, вызывает у меня больше сочувствия, чем женщина без мозгов и даже вкуса.
Говорят, наложил руки, – помер. Вот когда я соберусь конкретно наложить в руки, пусть в последний миг женщины наложат на меня ножки, я буду рад, я уйду красиво. Ноги! – они играючи попирают сердца, отбивают краковяк в душе, а еще на них пальчики, мм...
А как они раздвигаются!... – зрелища более завораживающего и многообещающего нет в целом мире. А если не раздвигаются, то и печали большей в мире нет. Ноги, говорю я. Ставлю на ноги. Не в смысле врач, а в смысле примите ставку на шикарную вещь.
– Ноги произрастают из попы. Такая шелковая и мягкая, что кажется располагает ко сну. Я пробовал спать на попе, – не до сна, куда там, – хочется ласкать и тискать! Ты сядешь – стул заскрипит, она сядет – запоет веселенькую аллилуйю, как черный пастор госпел. Я страх боюсь покойников, но я бы закончил медицинский, чтобы ставить в их попки самые нежные и полезные уколы и учтиво прикладывать ваточку.
– Волосы. Аромат. Это сущее колдовство.
– Улыбка! Ну же!
– Господа, а Чебурашка?…
– Манеры.
– Доброта. От природы. Всепоглощающая. Большей силы представить нельзя. Когда все плохо, и кажись просвета уж нет, хоть плачь, а она притянет, обнимет, по голове погладит, глядь – полегчало и все вполне и еще впереди. А куда все делось? Она родная вобрала, как заземление. Вот что самое-самое...
А. Болдырев
За рюмкой у них зашел пристойный спор, что самое привлекательное в женщине.
– Глаза. – отрезал один. – Глаза у них совсем-совсем другие, – не чета нашим пуговицам. В них агромадная силища. На улице иная лишь скользнет по тебе, а как плеткой ожгёт, – до мурашек. За что, любезная? – даже не знакомы.
А другая взглянет ласково, и: «Ой. – чирикнет. – Кажется, я вам дверку слегка царапнула, хи-хи», а ты: «Ерунда, я все одно машину менять подумывал, а теперь её как раз выкинуть. Телефончиком не угостите?». Хи-хи, ха-ха и уехала. А телефон молчит. Во какие глаза! – гипноз высокий класс. У кореша баба одноглазая, кореш от взгляда в обморок падает. А когда она ревнует, на нем одёжа вспыхивает. Гиперболоид, а не глаз…
– Что глаза. Глаза не потрогать. – это другой говорит. – Вот грудь! Доечки, перси и округлости. Всякие: большие, малые, вверх глядят, вниз, в стороны, колесом, наоборот, упругие, мягкие, соски пуговкой, холмиком, бугорком, в период лактации, после, – все хороши. Руки положишь, – о, небесная радость! Поцелуешь, пульпит утихает. Нянькаешь их, – улыбаешься от счастья, что дурачок.
Я вниз по лестнице, а она вверх – цок, цок, цок, а в кофточке у ней дын, дын, дын, я фарами щёлк-щёлк, оступился, покатился. Больница. Сестричка склонилась, третий номер в вырезе халатика: «Как вы?».
Зашибись, говорю, не отходите, у меня от вас рука срастается и трещина в черепе затягивается. Аж больничной манки захотелось захавать, иль стихи сочинить? Не отходите.
– Эх, материалисты. Голос! Фигуру, лицо можно забыть, голос не забудешь. «Где так долго был?» – спросит ласково. А я нигде и не был, чтоб так ласково ко мне, но сердце все одно отрывается, и глаза сами опускаются долу. Что ты, етит твою!
А то соскучится и рычит прям от порога «Где так долго был, р-р?». А я вовсе и недолго, но от счастья сердце отрывается, и глаза блаженно закатываются.
А то, так спросит: «Где бабки?», что готов сознаться, что это я опустошил резервный, он же стабилизационный фонд и вообще мот и транжира в дырявых носках. Ей следаком по экономическим работать. Голос, о!
– Ноги! Ноженьки, ножки, ножульки, ножонки, лапки, топочки. Ничего красивей нет. Бедняжка со сломанной ногой, вызывает у меня больше сочувствия, чем женщина без мозгов и даже вкуса.
Говорят, наложил руки, – помер. Вот когда я соберусь конкретно наложить в руки, пусть в последний миг женщины наложат на меня ножки, я буду рад, я уйду красиво. Ноги! – они играючи попирают сердца, отбивают краковяк в душе, а еще на них пальчики, мм...
А как они раздвигаются!... – зрелища более завораживающего и многообещающего нет в целом мире. А если не раздвигаются, то и печали большей в мире нет. Ноги, говорю я. Ставлю на ноги. Не в смысле врач, а в смысле примите ставку на шикарную вещь.
– Ноги произрастают из попы. Такая шелковая и мягкая, что кажется располагает ко сну. Я пробовал спать на попе, – не до сна, куда там, – хочется ласкать и тискать! Ты сядешь – стул заскрипит, она сядет – запоет веселенькую аллилуйю, как черный пастор госпел. Я страх боюсь покойников, но я бы закончил медицинский, чтобы ставить в их попки самые нежные и полезные уколы и учтиво прикладывать ваточку.
– Волосы. Аромат. Это сущее колдовство.
– Улыбка! Ну же!
– Господа, а Чебурашка?…
– Манеры.
– Доброта. От природы. Всепоглощающая. Большей силы представить нельзя. Когда все плохо, и кажись просвета уж нет, хоть плачь, а она притянет, обнимет, по голове погладит, глядь – полегчало и все вполне и еще впереди. А куда все делось? Она родная вобрала, как заземление. Вот что самое-самое...
А. Болдырев
