Я рядом.
(с)Чеширко
Рукотворная стихия огня буйствовала так, будто пыталась доказать всему миру, что именно она является самой мощной силой на этом свете, что никакие извержения вулканов, цунами и тайфуны не могут сравниться с ней в её поистине разрушительном порыве. Стихия будто пыталась взять реванш и отомстить этому миру за презрение, которое она – незаконнорожденная дочь кривой старухи Войны, вынуждена была терпеть долгие годы, ожидая своего часа. Часа, когда все Ветра и Волны содрогнутся от её мощи и энергии, когда они склонятся перед её величием и могуществом. И вот её час настал.
Поле боя горело, рвалось, задыхалось и стонало. Огонь был везде – на земле, над землёй и даже под нею – когда земля вдруг вставала на дыбы, разлетаясь во все стороны горячими комьями вперемешку с раскалёнными кусками металла, казалось, что огонь завоевал всё пространство, что нет здесь места, где можно было скрыться от него.
Звуки разрывов, выстрелов, криков и стонов сливались в белый шум, который будто бы подпитывал и подзадоривал стихию огня, заставляя её всё быстрее вращать свои смертельные жернова, в которых человеческие тела превращались в обугленный чёрный песок. Но среди этой какофонии присутствовал и ещё один страшный звук – треск раздавался отовсюду, треск рвущихся человеческих душ, отделяющихся от тел, жуткой мелодией вплетался в песню огня, удивительным образом попадая в такт этой невыносимой музыки.
Смерть металась по полю боя, успевая на бегу подхватывать невесомые обрывки душ, колышащиеся в воздухе, как паутинки, вздрагивающие от каждого порыва огненного ветра. Ткань души не должна опуститься на землю, иначе нити станут грязными и непригодными для кройки новых душ. Смерть знала это и все её движения были точными и уверенными. Ни одного лишнего шага, ни одного бесполезного движения пальца, ни одного взгляда в сторону. Треск и она уже рядом. Костлявые пальцы быстро, но аккуратно сжимаются и ткань души уже в её надежных руках. Снова треск, снова, снова, снова...
Огонь насытился плотью уже под вечер. Он закончил свой танец, допел песню и стих, довольный своей работой. На поле боя воцарилась тишина, но даже она стала мёртвой. В ней не слышно было ни шороха насекомых, ни шёпота засыпающей травы, ни едва различимой зевоты ночного ветра.
Смерть сидела на краю выжженного поля и смотрела на свёрток душ, который она держала в руках. Их было много, очень много. В свете луны они переливались серебристым светом, а иногда и будто бы слегка искрились. Она перевела взгляд на поле, усеянное мёртвыми телами, но это жуткое зрелище не произвело на неё никакого впечатления. Она знала, что настоящую жизнь она сейчас держит в руках. Тела превратятся в землю и траву, души же навсегда останутся душами несмотря ни на что. Конечно же, если она их не испортит, например, уронив на землю или зацепившись ими за какой-нибудь куст, но такого ни разу не случалось. Сами люди не заботятся о своих душах так, как о них заботится она, ведь человек смертен и душа даётся ему во временное пользование. Для Смерти же сбор душ, их перекройка и новое распределение является единственным смыслом её существования. Исчезнут они, не станет и её – это она знала лучше всех.
Смерть подняла голову и посмотрела на небо. Странно, но несмотря на то, что происходило здесь несколько часов назад, небо было чистым и звёздным. Израненая земля смотрела на эту чистоту и, кажется, успокаивалась. Всё пройдёт, заживёт и снова зарастёт, думала она. Так было всегда и так будет. Смерть, будто почувствовав боль земли, положила на неё костлявую ладонь, но тут же одёрнула руку, принявшись тщательно вытирать её о свои тёмные одежды. Не хватало ещё своими же пальцами испачкать души и испортить их.
Обтерев ладонь, она снова взглянула на свёрток и покрутила его в руке, осматривая со всех сторон. Затем аккуратно отделила от него верхнюю душу и лёгким движением кисти подбросила её вверх. Душа послушно вспорхнула и, расправившись, зависла в воздухе, как в невесомости, очень медленно опускаясь обратно к земле. Смерть склонила голову набок, любуясь танцем невесомой ткани. Когда душа опустилась до уровня её глаз, она легонько подула на неё, заставив снова взмыть в воздух.
– Дует, – раздался тихий голос совсем рядом.
Смерть повернула голову и увидела на земле солдата. Его лицо было в крови, волосы на голове слиплись. Он лежал на спине и смотрел на танцующую в воздухе ткань.
– Это ты? – спросил он.
Смерть редко позволяла себе разговоры с ещё живыми людьми. Не потому, что она считала их недостойными общения, просто эти беседы пробуждали в ней какие-то странные человеческие эмоции. Кажется, люди называли их сочувствием и состраданием, а её они тяготили и не приносили никакого удовольствия. Но сейчас она почему-то решила поговорить.
– Да, это я, – кивнула она.
– Как хорошо, что ты здесь, – попытался улыбнуться солдат.
– Я всегда рядом.
– Да, я знаю. Закрой окно, дует. Вон как занавеска развевается.
– Да это не... – не до конца понимая смысл сказанных слов, попыталась объяснить Смерть, но боец её перебил.
– Закрой окно, пожалуйста. Сильно дует. Холодно.
Смерть свернула душу и посмотрела на раненого. Его взгляд был устремлен в небо. Когда он пытался повернуть голову, чтобы взглянуть на свою собеседницу, его лицо искажала гримаса боли. Он оставил эти попытки и теперь просто рассматривал звездное небо. Смерть же мысленно проклинала себя за то, что в очередной раз нарушила своё правило и заговорила с человеком.
– Больно немножко, – поморщился солдат, – но это же пройдёт, да? Ты же мне поможешь?
– Пройдет, – подтвердила Смерть.
Солдат облегчённо вздохнул и снова уставился на небо.
– А помнишь, как я в детстве чуть не умер от аппендицита?
Смерть не помнила, поэтому не стала ничего отвечать.
– Ты меня тогда спасла.
– Точно не я, – покачала она головой, – врачи, наверное, спасли.
– Ну, может и врачи, конечно, но ты меня тогда пожалела и я понял, что всё будет хорошо. Хоть и больно было, но я терпел. А помнишь, как я на речке чуть не утонул? Ох и наругал меня тогда отец... Ну, а что? За дело. Говорил же мне, что там течение сильное, а я всё равно полез.
Смерть пожала плечами. Ей не нужно было помнить все встречи с людьми, находившихся на волоске от гибели. Это люди запоминают такие встречи на всю жизнь, а ей зачем? Рано или поздно она всё равно увидит их снова, так к чему тогда все эти воспоминания? Нет, она не придавала им никакого значения.
– Погладь меня по голове, а?
Неожиданная просьба заставила Смерть вздрогнуть.
– Мне больно немного, – прошептал солдат, – болит голова сильно. Ты меня погладь и всё пройдёт.
Смерть взглянула на голову солдата. Кровь была повсюду. Она уже запеклась в волосах, превратив их в одеревеневшие грязные клочки, кровь текла из уха и тоненькой струйкой стекала по щеке из носа. Она посмотрела на свою чистую ладонь, которую только что оттирала от грязи и пыли, затем перевела взгляд на свёрток душ.
– Боишься испачкаться? – будто почувствовав её замешательство, спросил солдат. – Ничего, если не хочешь, то не гладь. Ты же, наверное, в чистом платье. Просто больно немножко...
Не понимая, зачем она это делает, Смерть протянула руку и провела кончиками пальцев по волосам раненого.
– Так?
– Да, так сразу легче становится. Помнишь, как в детстве? Когда что-то болело, ты гладила и сразу становилось не больно.
– Я... Я тебя не гладила, – нахмурилась Смерть.
– Гладила, гладила. Всегда гладила. Я лбом стукнусь обо что-нибудь, прибегу к тебе, а ты руку положишь и сразу легче станет. Всегда легче становилось. И сейчас уже не так больно. Спасибо, мам. Ты у меня самая лучшая.
Смерть одёрнула руку и как-то слишком по-человечески прижала её к груди, но солдат не заметил этого движения.
– А помнишь, как ты меня из садика забирала, потом мы на остановке ждали автобус, а я случайно взял за руку незнакомую тётку? Ох и испугался я тогда... Поднимаю глаза, а там не мама моя, а не пойми кто, – солдат улыбнулся, – знаешь, как страшно? Всего секунда, а будто весь мир разрушился. Будто бы нет у меня больше мамы, а я теперь один на всём свете... Прямо как сегодня... Хорошо, что ты пришла, мам. Мне теперь спокойнее. Значит, всё хорошо будет... А занавески у тебя красивые на окнах. Это ты новые купила? Я таких не помню... Вроде бы раньше жёлтые были, а теперь серебристые... Поспать бы... А у тебя сегодня выходной, мам? А пожаришь оладиков? Очень хочется оладиков... Мам, ты рядом?
– Я всегда рядом, – честно ответила она.
Рука Смерти снова опустилась на голову мальчишки и нежно скользнула по грязным волосам. Голос солдата становился всё тише, а слова неразборчивее. Прошло всего несколько минут и он замолчал, провалившись в забытье. Смерть аккуратно поправила его надорванную, но не отделённую от тела серебристую душу, будто бы укрыла мягким одеялом и вдруг тихонько запела.
Это была странная и даже жуткая песня, но она не знала других. Завтра стихия огня снова заиграет здесь свой дикий рок, но сейчас не время для ударных. Пусть её колыбельная успокоит тех, кто ещё жив, кто лежит в крови на выжженой земле и мечтает о маминых ладонях на своих головах.
Рукотворная стихия огня буйствовала так, будто пыталась доказать всему миру, что именно она является самой мощной силой на этом свете, что никакие извержения вулканов, цунами и тайфуны не могут сравниться с ней в её поистине разрушительном порыве. Стихия будто пыталась взять реванш и отомстить этому миру за презрение, которое она – незаконнорожденная дочь кривой старухи Войны, вынуждена была терпеть долгие годы, ожидая своего часа. Часа, когда все Ветра и Волны содрогнутся от её мощи и энергии, когда они склонятся перед её величием и могуществом. И вот её час настал.
Поле боя горело, рвалось, задыхалось и стонало. Огонь был везде – на земле, над землёй и даже под нею – когда земля вдруг вставала на дыбы, разлетаясь во все стороны горячими комьями вперемешку с раскалёнными кусками металла, казалось, что огонь завоевал всё пространство, что нет здесь места, где можно было скрыться от него.
Звуки разрывов, выстрелов, криков и стонов сливались в белый шум, который будто бы подпитывал и подзадоривал стихию огня, заставляя её всё быстрее вращать свои смертельные жернова, в которых человеческие тела превращались в обугленный чёрный песок. Но среди этой какофонии присутствовал и ещё один страшный звук – треск раздавался отовсюду, треск рвущихся человеческих душ, отделяющихся от тел, жуткой мелодией вплетался в песню огня, удивительным образом попадая в такт этой невыносимой музыки.
Смерть металась по полю боя, успевая на бегу подхватывать невесомые обрывки душ, колышащиеся в воздухе, как паутинки, вздрагивающие от каждого порыва огненного ветра. Ткань души не должна опуститься на землю, иначе нити станут грязными и непригодными для кройки новых душ. Смерть знала это и все её движения были точными и уверенными. Ни одного лишнего шага, ни одного бесполезного движения пальца, ни одного взгляда в сторону. Треск и она уже рядом. Костлявые пальцы быстро, но аккуратно сжимаются и ткань души уже в её надежных руках. Снова треск, снова, снова, снова...
Огонь насытился плотью уже под вечер. Он закончил свой танец, допел песню и стих, довольный своей работой. На поле боя воцарилась тишина, но даже она стала мёртвой. В ней не слышно было ни шороха насекомых, ни шёпота засыпающей травы, ни едва различимой зевоты ночного ветра.
Смерть сидела на краю выжженного поля и смотрела на свёрток душ, который она держала в руках. Их было много, очень много. В свете луны они переливались серебристым светом, а иногда и будто бы слегка искрились. Она перевела взгляд на поле, усеянное мёртвыми телами, но это жуткое зрелище не произвело на неё никакого впечатления. Она знала, что настоящую жизнь она сейчас держит в руках. Тела превратятся в землю и траву, души же навсегда останутся душами несмотря ни на что. Конечно же, если она их не испортит, например, уронив на землю или зацепившись ими за какой-нибудь куст, но такого ни разу не случалось. Сами люди не заботятся о своих душах так, как о них заботится она, ведь человек смертен и душа даётся ему во временное пользование. Для Смерти же сбор душ, их перекройка и новое распределение является единственным смыслом её существования. Исчезнут они, не станет и её – это она знала лучше всех.
Смерть подняла голову и посмотрела на небо. Странно, но несмотря на то, что происходило здесь несколько часов назад, небо было чистым и звёздным. Израненая земля смотрела на эту чистоту и, кажется, успокаивалась. Всё пройдёт, заживёт и снова зарастёт, думала она. Так было всегда и так будет. Смерть, будто почувствовав боль земли, положила на неё костлявую ладонь, но тут же одёрнула руку, принявшись тщательно вытирать её о свои тёмные одежды. Не хватало ещё своими же пальцами испачкать души и испортить их.
Обтерев ладонь, она снова взглянула на свёрток и покрутила его в руке, осматривая со всех сторон. Затем аккуратно отделила от него верхнюю душу и лёгким движением кисти подбросила её вверх. Душа послушно вспорхнула и, расправившись, зависла в воздухе, как в невесомости, очень медленно опускаясь обратно к земле. Смерть склонила голову набок, любуясь танцем невесомой ткани. Когда душа опустилась до уровня её глаз, она легонько подула на неё, заставив снова взмыть в воздух.
– Дует, – раздался тихий голос совсем рядом.
Смерть повернула голову и увидела на земле солдата. Его лицо было в крови, волосы на голове слиплись. Он лежал на спине и смотрел на танцующую в воздухе ткань.
– Это ты? – спросил он.
Смерть редко позволяла себе разговоры с ещё живыми людьми. Не потому, что она считала их недостойными общения, просто эти беседы пробуждали в ней какие-то странные человеческие эмоции. Кажется, люди называли их сочувствием и состраданием, а её они тяготили и не приносили никакого удовольствия. Но сейчас она почему-то решила поговорить.
– Да, это я, – кивнула она.
– Как хорошо, что ты здесь, – попытался улыбнуться солдат.
– Я всегда рядом.
– Да, я знаю. Закрой окно, дует. Вон как занавеска развевается.
– Да это не... – не до конца понимая смысл сказанных слов, попыталась объяснить Смерть, но боец её перебил.
– Закрой окно, пожалуйста. Сильно дует. Холодно.
Смерть свернула душу и посмотрела на раненого. Его взгляд был устремлен в небо. Когда он пытался повернуть голову, чтобы взглянуть на свою собеседницу, его лицо искажала гримаса боли. Он оставил эти попытки и теперь просто рассматривал звездное небо. Смерть же мысленно проклинала себя за то, что в очередной раз нарушила своё правило и заговорила с человеком.
– Больно немножко, – поморщился солдат, – но это же пройдёт, да? Ты же мне поможешь?
– Пройдет, – подтвердила Смерть.
Солдат облегчённо вздохнул и снова уставился на небо.
– А помнишь, как я в детстве чуть не умер от аппендицита?
Смерть не помнила, поэтому не стала ничего отвечать.
– Ты меня тогда спасла.
– Точно не я, – покачала она головой, – врачи, наверное, спасли.
– Ну, может и врачи, конечно, но ты меня тогда пожалела и я понял, что всё будет хорошо. Хоть и больно было, но я терпел. А помнишь, как я на речке чуть не утонул? Ох и наругал меня тогда отец... Ну, а что? За дело. Говорил же мне, что там течение сильное, а я всё равно полез.
Смерть пожала плечами. Ей не нужно было помнить все встречи с людьми, находившихся на волоске от гибели. Это люди запоминают такие встречи на всю жизнь, а ей зачем? Рано или поздно она всё равно увидит их снова, так к чему тогда все эти воспоминания? Нет, она не придавала им никакого значения.
– Погладь меня по голове, а?
Неожиданная просьба заставила Смерть вздрогнуть.
– Мне больно немного, – прошептал солдат, – болит голова сильно. Ты меня погладь и всё пройдёт.
Смерть взглянула на голову солдата. Кровь была повсюду. Она уже запеклась в волосах, превратив их в одеревеневшие грязные клочки, кровь текла из уха и тоненькой струйкой стекала по щеке из носа. Она посмотрела на свою чистую ладонь, которую только что оттирала от грязи и пыли, затем перевела взгляд на свёрток душ.
– Боишься испачкаться? – будто почувствовав её замешательство, спросил солдат. – Ничего, если не хочешь, то не гладь. Ты же, наверное, в чистом платье. Просто больно немножко...
Не понимая, зачем она это делает, Смерть протянула руку и провела кончиками пальцев по волосам раненого.
– Так?
– Да, так сразу легче становится. Помнишь, как в детстве? Когда что-то болело, ты гладила и сразу становилось не больно.
– Я... Я тебя не гладила, – нахмурилась Смерть.
– Гладила, гладила. Всегда гладила. Я лбом стукнусь обо что-нибудь, прибегу к тебе, а ты руку положишь и сразу легче станет. Всегда легче становилось. И сейчас уже не так больно. Спасибо, мам. Ты у меня самая лучшая.
Смерть одёрнула руку и как-то слишком по-человечески прижала её к груди, но солдат не заметил этого движения.
– А помнишь, как ты меня из садика забирала, потом мы на остановке ждали автобус, а я случайно взял за руку незнакомую тётку? Ох и испугался я тогда... Поднимаю глаза, а там не мама моя, а не пойми кто, – солдат улыбнулся, – знаешь, как страшно? Всего секунда, а будто весь мир разрушился. Будто бы нет у меня больше мамы, а я теперь один на всём свете... Прямо как сегодня... Хорошо, что ты пришла, мам. Мне теперь спокойнее. Значит, всё хорошо будет... А занавески у тебя красивые на окнах. Это ты новые купила? Я таких не помню... Вроде бы раньше жёлтые были, а теперь серебристые... Поспать бы... А у тебя сегодня выходной, мам? А пожаришь оладиков? Очень хочется оладиков... Мам, ты рядом?
– Я всегда рядом, – честно ответила она.
Рука Смерти снова опустилась на голову мальчишки и нежно скользнула по грязным волосам. Голос солдата становился всё тише, а слова неразборчивее. Прошло всего несколько минут и он замолчал, провалившись в забытье. Смерть аккуратно поправила его надорванную, но не отделённую от тела серебристую душу, будто бы укрыла мягким одеялом и вдруг тихонько запела.
Это была странная и даже жуткая песня, но она не знала других. Завтра стихия огня снова заиграет здесь свой дикий рок, но сейчас не время для ударных. Пусть её колыбельная успокоит тех, кто ещё жив, кто лежит в крови на выжженой земле и мечтает о маминых ладонях на своих головах.
