Таежная моя подружайка еще не вернулась. Я налупупилась вяленой кабанины-хрюканины и истопила баньку. Веничек березовый, похожий в профиль на венедиктова без очков, егозил по моей попайке, душа раскраснелась и покрылась бисеринками пота. И тут в предбанничке раздался шорошок. И лукавая мыслишка, что это медведь пришел на зов моей распареной плоти, сконцентрировалась в пупочке. Шу! Но, нет, это был Родя, перепуганный, аки молодой трясогуз. Пригласила пошалить, но евошная реакция была вся возмущение и робость, такой вот он обломок литературной морали. От огорчения музыкально пернула.
Хватит по заимкам мухоморы жевать, вали домой. Я завтра уезжаю. Если не придешь, Родю поматросю и бросю!
Хотя, между подружками все же общее, и трусики и роди;)
типа Нильс. По дороге заскочили в фалунский рудник и смоланд.
Я привезла тебе гостинчик, как положено завернутый в грязную тряпочку, чтоб селянски, избеечно, дуремарно. Тряпочку развернешь, а там будет не скажу что. Поспеши, а то Родя яйца по огороду катает. Как бэ намекает.
Как папуля-то поживает? Держится еще, мощный старик? Так жизнь любит, детей любит, детей делать любит, жизнь делать любит, жизнь в детях, детей в жизни и воблу сушеную.
Широчайших вкусов человек!
Не шурши шугой, не буду я тебя оприходывать любовно-истомнически. Жди, когда жена из лесу вернется с убитым браконьером.
Ставь самовар, топи шишками. Сейчас чаю настояному на барсучиных копытах насосемся.
Вертайся в зад, в родные пни. Или пенаты, как говорят поэтизированные и монетизированные прозаики.
Клюквы захвати по дороге, собери в лифчик. Надо бы медицинского спирту, мы б его настояли на сусликовом жире, но где ж в тайге спирт.
