КолыбелЬ качая

Приходит, значит, к Лешему Яга в расшитом сарафане бирюзовом, кокетливо подмигивает совам, проводит экспертизу очага не на предмет наличия углей — скорее, на присутствие театра.
Встречают: бесконечная ондатра, суровый долгоносик Пантелей, тропическая бабочка Лулу и хмурый Леший собственной персоной. Ягу считает аномальной зоной, включая виртуозную метлу, и тёмный угол, и его паук. Себя паук давно считает йогом, хотя по слухам в прошлом (недалёком) — профессор неестественных наук.
Пеняет, значит, Лешему Яга: ты, батюшка, испуганно не окай. Корми овсянкой, пшёнкой, маниокой. В настойке что: черёмуха, ирга? Как утверждал товарищ мой Дагон, для подстраховки фхтагн ему (и аве): в приличной нави хлещут Саперави, не говоря уже про самогон — источник хитроумных идиом (сердечно мне мила вторая тыща). Давай уже кого-нибудь отыщем. Возможно, и чего-нибудь найдём. К примеру:  там, где радуется дрозд, где царственный болван, забыв про отдых, без устали целует земноводных, где папоротник прёт в духовный рост, сидит Великий Смысл Бытия. Ты помнишь — он же Гоша, он же Шива в кафтане интересного пошива, в рубахе иноземного шитья. Привычно будоражатся умы, особенно июньскими ночами. С раскосыми и жадными очами — да, скифы мы, да, азиаты мы, мы Пушкина читали по руке. По левой. Достоевского — по правой.
Летит июнь, звенит, шумит дубравой.

Тут Леший, значит, говорит Яге: отринем эту суетность и гнёт. Ты отдыхай, душа моя девица. Забудь Великий Смысл. Пусть резвится. Зачем искать — опять же ускользнёт не в широту ромашковых полей, так в долготу презренного металла.
Ондатра стонет. Бабочка устала. Ватрушку приготовил Пантелей. Ты только погляди, какой орёл. Он всем ещё покажет, так и знайте.

Великий Смысл до сих пор не найден. А папоротник взял да и расцвёл.

(РезСви)