Садовые воришки
Сегодня мне хочется поговорить про воровство из серии " А у меня Маяковский штаны украл!".
Опустим рассуждения на тему "мир - это море, из которого каждый черпает инфу, смыслы, вдохновение и попить."
Мы берем, нас берут - это лирика, предлагаю придвинуться ближе к телу.
Вот, допустим, тело Словесника.
У него я воровала дофига: от образов деревянной Дили и пластмассового Роди до волшебных оборотов "схуднувший рулон клеенки".
Где-то в недрах припасены слова "днюша" и "ступняша", надо проверить, если заплесневели, то выброшу. Не предлагать же вам испортившееся, вы у меня читатели избалованные, привыкшие к свеженькому.
А потом Словесник поставил везде камеры, разложил ловушки и мне пришлось ходить воровать в дневник Дуни Степновой. У нее в основном про любовь, но если слово "мужик" заменить на слово "хариус" и засыпать хвоей, то можно тащить абзацами!
Сам Словесник ворует смыслы из подписки журнала "Нева" за 1978 год и "Лунно-посевного календаря". Говорят, что он воровал у меня, но это поклеп, такого быть не может.
Наш новый красапет Бегемот слова добывает разбоем. Поймает кого, приставит к голову нож и требует "Скажи чего-нить". Ему говорят, а куда деваться. Но от близости ножа к голосовым связкам слова звучат невнятно. Потом Бегемот их повторяет, а мы немножко не понимаем, что сказал-то.
С Клементиной тоже все сложно. Слова она подбирает с земли. Они у нее всегда исконные, немного посконные, ядреные и матёрые. Только помятые и грязные. Но в целом разобрать можно. Я перед чтением Клементинских комментов счищаю палочкой со слов комочки глины и мне норм.
А вот, допустим, Катлетка не ходит никуда воровать. Ей вполне хватает набора слов, сохранившегося со времен пубертата. Всегда свежо выглядят упоминания чулок и девичьи возгласы "гы-гы-гы", это придает текстам аромат женской раздевалки после физкультуры девиц из девятого бэ.
Извергиль тоже не ворует. Она посылает на промысел меня. Я ползаю по огородам Сказочника или Буяна и приношу ей плотненькие, созревшие словечки, которые Извергиль перепродает, а на вырученное покупает музыку.
Чтобы, значит, заглушить музыкой все, что мы тут говорим.
Ну, потому что невозможно же жить в нашем словесном шуме.
Хвастайтесь, у кого воруете вы.
Жалуйтесь, кто ворует у вас.
Опустим рассуждения на тему "мир - это море, из которого каждый черпает инфу, смыслы, вдохновение и попить."
Мы берем, нас берут - это лирика, предлагаю придвинуться ближе к телу.
Вот, допустим, тело Словесника.
У него я воровала дофига: от образов деревянной Дили и пластмассового Роди до волшебных оборотов "схуднувший рулон клеенки".
Где-то в недрах припасены слова "днюша" и "ступняша", надо проверить, если заплесневели, то выброшу. Не предлагать же вам испортившееся, вы у меня читатели избалованные, привыкшие к свеженькому.
А потом Словесник поставил везде камеры, разложил ловушки и мне пришлось ходить воровать в дневник Дуни Степновой. У нее в основном про любовь, но если слово "мужик" заменить на слово "хариус" и засыпать хвоей, то можно тащить абзацами!
Сам Словесник ворует смыслы из подписки журнала "Нева" за 1978 год и "Лунно-посевного календаря". Говорят, что он воровал у меня, но это поклеп, такого быть не может.
Наш новый красапет Бегемот слова добывает разбоем. Поймает кого, приставит к голову нож и требует "Скажи чего-нить". Ему говорят, а куда деваться. Но от близости ножа к голосовым связкам слова звучат невнятно. Потом Бегемот их повторяет, а мы немножко не понимаем, что сказал-то.
С Клементиной тоже все сложно. Слова она подбирает с земли. Они у нее всегда исконные, немного посконные, ядреные и матёрые. Только помятые и грязные. Но в целом разобрать можно. Я перед чтением Клементинских комментов счищаю палочкой со слов комочки глины и мне норм.
А вот, допустим, Катлетка не ходит никуда воровать. Ей вполне хватает набора слов, сохранившегося со времен пубертата. Всегда свежо выглядят упоминания чулок и девичьи возгласы "гы-гы-гы", это придает текстам аромат женской раздевалки после физкультуры девиц из девятого бэ.
Извергиль тоже не ворует. Она посылает на промысел меня. Я ползаю по огородам Сказочника или Буяна и приношу ей плотненькие, созревшие словечки, которые Извергиль перепродает, а на вырученное покупает музыку.
Чтобы, значит, заглушить музыкой все, что мы тут говорим.
Ну, потому что невозможно же жить в нашем словесном шуме.
Хвастайтесь, у кого воруете вы.
Жалуйтесь, кто ворует у вас.
