Суггестивные гостевания гностического дуста
Это был обычный затрапезный вечер на заимке, мы пили кисель с пирогами, бурчало радио, подхохатывала Валенсия, по углам возились мишеньки.
Конкретный Словесник, Папа Дили Тайголовой, вдохновенно рассказывал , что самогон можно варить в чем хочешь: хоть в автоклаве, хоть в электрическом чайнике. Главное - секретный ингредиент. И он таинственно скосил глаза на связку мухоморов, висевшую у печки.
Сам Многогранный Словесник был наряжен в носки, которые ему из ленточек связала Валенсия. Она ошиблась с размером, носок был один, он скрывал Фирменного Словесника с головой. Поэтому мы для удобства завязали носок на макушке, помогли просунуть руки в дырочки. Смотрел на мир и на нас Подиумный Словесник через другие дырочки. Вид в целом был непривычный, но Валенсия убедительно пояснила, что это по последней модЕ, привыкнет, а модА требует жертв-Словесников, жаждет словесьей крови.
Второй ленточный носок висел в виде капюшона на спине.
В общем, обстановка была уютная, познавательная и принаряженная.
Но тут двери отворились и на пороге возникли двумя снежными человеками Брук и Федя. Федя стащил медвежий полушубок, Брук как румяная гимназистка стала сбивать о порожек снег с каблучка.
Коннотационный Словесник, папа Дили Тайгаловой, страшно оживился и направился к Брук. Он решил, что это ему привезли новую жену, значит, надо обследовать на манер женопригодности. Но Федя решительно встал между Эротоманным Словесником, который уже тянул руки сквозь дырочки, чтобы потрогать Брук за лакомые места и объявил: -Знакомься, заимка! Это моя невеста!
Все ахнули, Валенсия захохотала из самых валенсиевых недр, Диля и Тая окружили Брук. Мишеньки забегали по стенам и потолку, Родя заиграл на гитаре и запел "Еще он не сшит, твой наряд подвенечный, и хор в вашу честь не споет..."
А у меня внутри все оборвалось. Все кишечки скрутило узлом и обмотало ими сердечко. Нечем стало дышать, некуда стало глядеть.
И я бросилась вон, спряталась в кладовке за мешком с мукой и стала думать, как же мне теперь дальше жить со всем этим горем.
Думала я до глубокой ночи и все думы были бессмысленными и горькими, как крупицы соли.
Тем временем заимка доела пироги, допила кисель, попутно шумно обсуждая предстоящие свадебный пир и подарки, выкуп невесты и прочие фокусы с киданием подвязки и вывешиванием послепервоночной простыни.
Кисельная вечеринка закончилась, всё затихло.
Я вернулась в избу и поняла, что моя кровать занята: на нее уложили Брук. А Федя лег рядом на полу, чтоб, значит, защитить невесту от любопытства Сексопатологического Словесника.
Я вздохнула и побрела на улицу. Там я пошла куда глаза глядят и уткнулась носом в избушку Айры-Пьянки. Привалилась к двери без сил и приготовилась стать снежным ангелом. Но дверь открылась и меня втащили за воротник фуфайки в избу. Я подняла глаза и поразилась : передо мной в костюме тацовщицы из Мулен Руж стояла Клементина. На голове- красные страусиные перья, на бедрах - тоже красные страусиные перья. Розовые сапоги до голого пупа , блестки, стразы, блестки, стразы. И еще немножечко блесток и страз.
Климентина взмахнула перьями, приглашая войти.
Продолжение истории последует после того, как я подсушу океан слез, булькающий внутри меня.
А вместо вопроса поделюсь с вами интимным наблюдением:
Когда Бездрожжевой Словесник пьет кисель, то у него шевелятся уши. А когда он пьет любое другое, то уши не шевелятся, а совсем наоборот - плавно нависают над плечами как бы собираясь возлечь на них.
Ах, Федя. Ах. (тонко всхлипывает)
Конкретный Словесник, Папа Дили Тайголовой, вдохновенно рассказывал , что самогон можно варить в чем хочешь: хоть в автоклаве, хоть в электрическом чайнике. Главное - секретный ингредиент. И он таинственно скосил глаза на связку мухоморов, висевшую у печки.
Сам Многогранный Словесник был наряжен в носки, которые ему из ленточек связала Валенсия. Она ошиблась с размером, носок был один, он скрывал Фирменного Словесника с головой. Поэтому мы для удобства завязали носок на макушке, помогли просунуть руки в дырочки. Смотрел на мир и на нас Подиумный Словесник через другие дырочки. Вид в целом был непривычный, но Валенсия убедительно пояснила, что это по последней модЕ, привыкнет, а модА требует жертв-Словесников, жаждет словесьей крови.
Второй ленточный носок висел в виде капюшона на спине.
В общем, обстановка была уютная, познавательная и принаряженная.
Но тут двери отворились и на пороге возникли двумя снежными человеками Брук и Федя. Федя стащил медвежий полушубок, Брук как румяная гимназистка стала сбивать о порожек снег с каблучка.
Коннотационный Словесник, папа Дили Тайгаловой, страшно оживился и направился к Брук. Он решил, что это ему привезли новую жену, значит, надо обследовать на манер женопригодности. Но Федя решительно встал между Эротоманным Словесником, который уже тянул руки сквозь дырочки, чтобы потрогать Брук за лакомые места и объявил: -Знакомься, заимка! Это моя невеста!
Все ахнули, Валенсия захохотала из самых валенсиевых недр, Диля и Тая окружили Брук. Мишеньки забегали по стенам и потолку, Родя заиграл на гитаре и запел "Еще он не сшит, твой наряд подвенечный, и хор в вашу честь не споет..."
А у меня внутри все оборвалось. Все кишечки скрутило узлом и обмотало ими сердечко. Нечем стало дышать, некуда стало глядеть.
И я бросилась вон, спряталась в кладовке за мешком с мукой и стала думать, как же мне теперь дальше жить со всем этим горем.
Думала я до глубокой ночи и все думы были бессмысленными и горькими, как крупицы соли.
Тем временем заимка доела пироги, допила кисель, попутно шумно обсуждая предстоящие свадебный пир и подарки, выкуп невесты и прочие фокусы с киданием подвязки и вывешиванием послепервоночной простыни.
Кисельная вечеринка закончилась, всё затихло.
Я вернулась в избу и поняла, что моя кровать занята: на нее уложили Брук. А Федя лег рядом на полу, чтоб, значит, защитить невесту от любопытства Сексопатологического Словесника.
Я вздохнула и побрела на улицу. Там я пошла куда глаза глядят и уткнулась носом в избушку Айры-Пьянки. Привалилась к двери без сил и приготовилась стать снежным ангелом. Но дверь открылась и меня втащили за воротник фуфайки в избу. Я подняла глаза и поразилась : передо мной в костюме тацовщицы из Мулен Руж стояла Клементина. На голове- красные страусиные перья, на бедрах - тоже красные страусиные перья. Розовые сапоги до голого пупа , блестки, стразы, блестки, стразы. И еще немножечко блесток и страз.
Климентина взмахнула перьями, приглашая войти.
Продолжение истории последует после того, как я подсушу океан слез, булькающий внутри меня.
А вместо вопроса поделюсь с вами интимным наблюдением:
Когда Бездрожжевой Словесник пьет кисель, то у него шевелятся уши. А когда он пьет любое другое, то уши не шевелятся, а совсем наоборот - плавно нависают над плечами как бы собираясь возлечь на них.
Ах, Федя. Ах. (тонко всхлипывает)
