В большей степени чем...
Дни плывут медленно, как во сне. Димка спрашивает - куда ты пропала? Он понимает, что что то происходит, но не знает чем помочь. Предлагает приехать и перекинуть мне колеса. Снег, а я все еще на летней резине.
Но дело то ни в колесах. Я застряла между миров, в межсезонье. Я обнаруживаю, что помню себя в последний раз в среду вечером, когда ехала из швейного цеха. А потом пространство схлопнулось и время пошло совсем по другому. Смутно вспоминаю вчерашний вечер, а что было между - провал. Я спала?
Отдельно всплывают островки воспоминаний. Вот я стою около окна в Раменках и картинки прошлого наваливаются всей своей тяжестью пережитого, подгоняя слезы и мешая дышать. Свекровь (интересно, когда я начну наконец, называть ее бывшей?) что-то лопочет. Она так рада, что мы переезжаем. А я улавливаю тоненький голос откуда то из самого нутра, который орет мне в ухо, что меня не должно тут быть, что я регрессирую. Беги! Беги!!! Но куда...
Дом, в котором никто не жил многие годы, теряет душу и обрастает призраками. Я поднимаю глаза... На шкафу стоят мои Эдельвейсы, собранные четыре года назад на Алтае (на счастье). Они засохли и запылились. А на подоконнике аромолампа, в которую я складывала мелочь. Мелочь тоже запылилась. Квартира похожа на руины из которых поспешно бежали, забрав только самое ценное. Тут было больно, очень больно. Я защищаюсь от картинок, но они, находя подтверждение в заброшенных вещах из прошлой жизни, предательски, тихо, из-за спины, как призраки шепчут, что это было со мной, сменяясь одна за другой как кадры немого кино.
Я вспоминаю, как стояла на коленях, обнимая его ноги: "Не уходи, любимый, пожалуйста!" А он отталкивает меня, как надоедливую собачонку и идет открывать домофон. За ним приехали друзья, у него флаер на концерт какого то близкого его сердцу певца. Близкого сердцу... А завтра у него"командировка" на неделю, а неделю до этого он "работал" до поздна, приходя когда я уже падала от усталости. Я знаю, что это за работа и командировки, но не хочу знать.
Звонок в дверь и он что то тихонько говорит другу в прихожей. Последняя, отчаянная надежда, что вот сейчас он выгонит всех, вернется, прижмет меня к себе, положа мою голову к себе а плечо, тает, как только я вижу заходящего в кухню друга. Я заплаканная и отекшая, пряча глаза, делаю хорошую мину при плохой игре, крепясь из последних сил. Меня учили не выносить сор из избы... Они достают из духовки пирог. Наскоро, в полной тишине съедают по куску и уходят.
Я жду. Вот сейчас он проводит его до лифта и вернется... Кухонные часы отбивают секунды, как приговор. Вот сейчас он спустится, проводит до машины и вернется... Я смотрю на стрелку, которая смеется над моей наивностью ожидания чуда.
Он все таки уходит, а я остаюсь в оглушающей тишине, пахнущей свежесваренной, но так и не тронутой домашней грибной лапшой и пловом.
Ноги подкашиваются, наливаясь свинцом. Я падаю на пол, катаясь как подбитый зверь. Громко, по-бабьи рыдаю, вытаскивая на поверхность всю боль разочарований и душивших обид, пока не просыпаются испуганные дети.
Старший, такой маленький, ему еще нет четырех лет, в платочке из-за болезни, гладит меня, успокаивает. Младший еще не умеет даже слезать с кровати, поэтому просто сидит в комнате и терпеливо ждет. Он всегда был терпелив. Я утираю слезы, поднимаюсь с колен, осознавая, что опять привычно одна и на меня смотрят две пары доверчивых глаз и надо быть сильной, чтобы не напугать их.
С того для я перестала готовить и разучилась плакать на многие годы. Наверное надо познать всю степень унижения от того, кого любишь, чтобы больше никто не смог тебя унизить. Потому что никто не сможет это сделать более чем...
Было изменено: 12:01 17/11/2015.
Но дело то ни в колесах. Я застряла между миров, в межсезонье. Я обнаруживаю, что помню себя в последний раз в среду вечером, когда ехала из швейного цеха. А потом пространство схлопнулось и время пошло совсем по другому. Смутно вспоминаю вчерашний вечер, а что было между - провал. Я спала?
Отдельно всплывают островки воспоминаний. Вот я стою около окна в Раменках и картинки прошлого наваливаются всей своей тяжестью пережитого, подгоняя слезы и мешая дышать. Свекровь (интересно, когда я начну наконец, называть ее бывшей?) что-то лопочет. Она так рада, что мы переезжаем. А я улавливаю тоненький голос откуда то из самого нутра, который орет мне в ухо, что меня не должно тут быть, что я регрессирую. Беги! Беги!!! Но куда...
Дом, в котором никто не жил многие годы, теряет душу и обрастает призраками. Я поднимаю глаза... На шкафу стоят мои Эдельвейсы, собранные четыре года назад на Алтае (на счастье). Они засохли и запылились. А на подоконнике аромолампа, в которую я складывала мелочь. Мелочь тоже запылилась. Квартира похожа на руины из которых поспешно бежали, забрав только самое ценное. Тут было больно, очень больно. Я защищаюсь от картинок, но они, находя подтверждение в заброшенных вещах из прошлой жизни, предательски, тихо, из-за спины, как призраки шепчут, что это было со мной, сменяясь одна за другой как кадры немого кино.
Я вспоминаю, как стояла на коленях, обнимая его ноги: "Не уходи, любимый, пожалуйста!" А он отталкивает меня, как надоедливую собачонку и идет открывать домофон. За ним приехали друзья, у него флаер на концерт какого то близкого его сердцу певца. Близкого сердцу... А завтра у него"командировка" на неделю, а неделю до этого он "работал" до поздна, приходя когда я уже падала от усталости. Я знаю, что это за работа и командировки, но не хочу знать.
Звонок в дверь и он что то тихонько говорит другу в прихожей. Последняя, отчаянная надежда, что вот сейчас он выгонит всех, вернется, прижмет меня к себе, положа мою голову к себе а плечо, тает, как только я вижу заходящего в кухню друга. Я заплаканная и отекшая, пряча глаза, делаю хорошую мину при плохой игре, крепясь из последних сил. Меня учили не выносить сор из избы... Они достают из духовки пирог. Наскоро, в полной тишине съедают по куску и уходят.
Я жду. Вот сейчас он проводит его до лифта и вернется... Кухонные часы отбивают секунды, как приговор. Вот сейчас он спустится, проводит до машины и вернется... Я смотрю на стрелку, которая смеется над моей наивностью ожидания чуда.
Он все таки уходит, а я остаюсь в оглушающей тишине, пахнущей свежесваренной, но так и не тронутой домашней грибной лапшой и пловом.
Ноги подкашиваются, наливаясь свинцом. Я падаю на пол, катаясь как подбитый зверь. Громко, по-бабьи рыдаю, вытаскивая на поверхность всю боль разочарований и душивших обид, пока не просыпаются испуганные дети.
Старший, такой маленький, ему еще нет четырех лет, в платочке из-за болезни, гладит меня, успокаивает. Младший еще не умеет даже слезать с кровати, поэтому просто сидит в комнате и терпеливо ждет. Он всегда был терпелив. Я утираю слезы, поднимаюсь с колен, осознавая, что опять привычно одна и на меня смотрят две пары доверчивых глаз и надо быть сильной, чтобы не напугать их.
С того для я перестала готовить и разучилась плакать на многие годы. Наверное надо познать всю степень унижения от того, кого любишь, чтобы больше никто не смог тебя унизить. Потому что никто не сможет это сделать более чем...
Было изменено: 12:01 17/11/2015.
