Закрыть глаза
Она верила в его силу. Но слово не стало делом. Собрала остатки растаявших надежд ложечкой: какое же ты хлипкое было, счастье мое... сладкое.
Она верила в его гнев. Но вся его правда была лишь лопнувшим волдырем натертого самолюбия. Отодрала от себя кусок кожи, налепила: на тебе, вместо пластыря, не злись.
Она верила в его право быть собой. Но кем он был? Паровозной топкой, сжигавшей ее строевой лес. Можно было сделать из этих сосен огромный корабль, летал бы по всем морям чайкой, ветер гудел бы в парусах... а все на дрова пущено, все дымом в трубу. По рельсам летишь, милый, по железной колее, какого же черта твоя железная предопределенность зовется свободой? Свободными были бы те, не спущенные на воду, корабли.
Усталая женщина привычно целует чужого мужчину. Закрывает глаза и верит, что свой.
Вся ее сила, вся ее правда, вся ее женская суть теперь только в этом. Это, пожалуй, тоже подвиг? Увидеть эту фатальную подставу... и закрыть на нее глаза. Будто нет ее...
Она верила в его гнев. Но вся его правда была лишь лопнувшим волдырем натертого самолюбия. Отодрала от себя кусок кожи, налепила: на тебе, вместо пластыря, не злись.
Она верила в его право быть собой. Но кем он был? Паровозной топкой, сжигавшей ее строевой лес. Можно было сделать из этих сосен огромный корабль, летал бы по всем морям чайкой, ветер гудел бы в парусах... а все на дрова пущено, все дымом в трубу. По рельсам летишь, милый, по железной колее, какого же черта твоя железная предопределенность зовется свободой? Свободными были бы те, не спущенные на воду, корабли.
Усталая женщина привычно целует чужого мужчину. Закрывает глаза и верит, что свой.
Вся ее сила, вся ее правда, вся ее женская суть теперь только в этом. Это, пожалуй, тоже подвиг? Увидеть эту фатальную подставу... и закрыть на нее глаза. Будто нет ее...
