Иван Шаврей, который спас мир
Он должен был остаться тридцатилетним навеки, потому что самым первым шагнул к пылающему реактору... Виктор Кибенок, Владимир Правик, Владимир Тишура, Николай Титенок, Николай Ващук, Василий Игнатенко. Принято считать и считалось все двадцать прошедших после этого страшного дня лет, что именно эти парни-пожарные первыми вступили в схватку с взбесившимся атомом и укротили его ценой собственных жизней. Да, они, вечная им память, честно исполнили свой долг. Мы помним их имена и их подвиг. Но это, согласитесь, не повод забывать о тех, кто самым первым встал на пути ядерной стихии, сделал при этом все от него зависящее и... остался жив.
- 25 апреля 1986 года, в обычный день, наш караул заступил на обычное дежурство. Ночь теплая, мы - я, диспетчер, дневальный по гаражу - вышли из помещения, отдыхаем. На станции (ее забор от части в восьми метрах, сама АЭС в пятидесяти) все тихо, мы говорим о том, что весна нынче ранняя, скоро картошку сажать. В этот момент на центральном оповещательном пункте, на который запитана вся станция и который немедля сигнализирует о малейших неполадках на ней, срабатывает сигнализация. Диспетчер Сергей Лягун, мой шурин, муж родной сестры Лены, глянул на пульт и обомлел, похоже, вся система противопожарной безопасности вышла из строя. А затем такой хлопок, похоже на выброс пара, к которым мы уже привыкли и внимания не обращали. Я выскакиваю на улицу, и тут как тряханет! Два взрыва внутри и затем третий, которым разворотило крышу четвертого блока... Этот огненный шар у меня и сегодня перед глазами... Высота станции - семьдесят один метр, а шар этот, огненно-черный такой, висел еще метрах в ста над ней. Взрыв был такой силы, что железобетонные плиты раскидало на сотни метров вокруг. Сергей Лягун включил тревожную сигнализацию, и мы... пошли... туда...
Голос моего собеседника, густой и глуховатый, прерывается, а сам он задыхается от волнения. В уютной маленькой комнате небольшого домика в Наровле, приютившегося на самом берегу Припяти, повисает тяжелая тишина. Высокого, крепкого пятидесятилетнего мужчину с густым ежиком черных как смоль волос зовут Иван Михайлович Шаврей. Двадцать лет назад ему было тридцать. Он был командиром второго отделения пожарного караула военизированной пожарной части Чернобыльской АЭС. И по логике вещей он должен был остаться навеки тридцатилетним. Потому что первым, плечом к плечу со своими товарищами, шагнул к пылающему реактору.
- На то, чтобы добраться до станции, нам понадобилось всего семь минут. Начальник караула Володя Правик и Леня (Леонид Шаврей командир первого отделения родной брат Ивана. Авт.) побежали на разведку в машинный зал нужно было посмотреть, где проложить рукава, как подать воду. Все сухотрубы оказались порванными... В "мирное" время нам часто говорили случись что на АЭС, вы, пожарные, будете просто наблюдателями, есть, мол, специальная установка, которая в случае нештатной ситуации все зальет водой. На учениях, во время тренировок так все и было, но теперь-то ее разворотило. И мы, у каждого по четыре скатки рукавов, через третий энергоблок поднялись по лестнице бегом на семьдесят один метр и стали на четвертом блоке по ряду "А". Но пожар уже перебрасывался на кровлю третьего энергоблока, и Правик дал команду сниматься на ряд "Б". На наше место прибыло отделение пожарной части Припяти под командованием Виктора Кибенка. А мы опять бегом спустились вниз, объехали блок, поднялись наверх. Это был сущий ад! Сумасшедшая температура, дым, огонь, горящие куски графита под ногами, по которым мы топтались и которые заливали водой.
Мы продержались где-то около часа... Стала вдруг кружиться голова, поплыло все перед глазами. Прибегают Валера Дасько и Петя (Петр Шаврей инспектор пожарной части АЭС, родной брат Ивана. Авт.): "Ребята, все вниз, "скорая" ждет!" Какая "скорая", какое вниз рукава, за которые я отвечаю, на ряде "А" остались. Я туда. Ребятам, а они раздетые, кители сбросили, плохо, Васю Игнатенко, вижу, рвет. Я к нему, по щекам похлопал: "Вася, ты как?" "Ничего, сейчас отплююсь", - хрипит. Ребят Кибенка, Ващука, Игнатенкоуже забирают, тут и меня шатнуло - "поплыл". Дасько с Петей меня и Сашу Петровского на руках потащили. Выехали за ворота атомной, и стало нас всех выворачивать. В Припяти в медсанчасти ведут в душ, но мы уже ничего не соображали, прямо в душевых отрубались...
Кому жить, сколько жить, решалось в шестой московской клинике, куда двумя самолетными рейсами доставили двадцать восемь пожарных из Чернобыля. Отделение Виктора Кибенка, все шесть человек умерли через 11-13 дней после аварии ни современная медицина, ни профессор Ангелина Гуськова, ни американский доктор Гейл ничем не смогли помочь людям, получившим запредельную дозу облучения в 1200-1600 рентген...
- Мне как-то удалось попасть в палату к Володе Правику. Захожу, он лежит под простыней. Негр... Черный-черный... Губы распухли... Мать его сидит рядом, натирает яблоки. Володя мне: "Михалыч, возьми, съешь за меня..." Я эти слова всю жизнь помнить буду... Один Володя из всего нашего караула и умер - он ведь в реакторный зал входил, большую дозу схватил. Страшно умирали ребята... - глотает подступивший к горлу комок Иван Михайлович.
Долгое время между жизнью и смертью балансировал и сам Иван Шаврей.
- Прихожу помыться. К лицу своему загоревшему (один из побочных эффектов сильного облучения так называемый ядерный загар. Авт.) уже вроде привык, но провожу рукой по волосам, а они... вылезают. А на следующий день температура сорок один, и неделю без сознания. Три кризиса перенес. После последнего, когда я еще подняться не мог, приходит врач наш Александра Федоровна Шемардина и поздравляет меня с днем рождения. Я удивился, у меня день рождения в декабре, а она говорит: "Сынок, ты будешь жить!" Я заплакал...
Иван Шаврей и его шурин Сергей получили дозу в 500 рентген, братья Леня и Петя 600 и 300. Если знать, что летальной по тем временам считалась доза в 100 рентген, то живы они остались только чудом. Над разгадкой этого чуда Иван Михайлович бьется и по сей день.
- Если бы мы остались на ряду "А", все полегли бы точно ядерный ветер, завихрения воздушные там были посильнее, чем на ряду "Б". Ну а так... Может быть, выручили крепкие гены полешуков. Может быть, мы, как бы это точнее сказать, к такому были подготовлены локальные выбросы пара, эти самые хлопки, случались и раньше, после них у нас, как правило, появлялись язвы во рту, но все проходило без последствий. А может быть, это и было самое настоящее чудо, - Иван Михайлович оценивающе смотрит на нас. В то, что я сейчас скажу, можете не верить, но памятью друзей своих погибших клянусь, что правду говорю. Где-то за месяц до аварии я приехал в Белые Сороки. И ночью мне приснилась... Богородица. Что-то немыслимо огромное, ослепительно-сияющее. Ни контуров фигуры, ни лица не видел, но я, тридцатилетний и далекий от религии парень, почему-то сразу понял, что это Богородица. Утром рассказываю сон маме, а она плачет не знаю, мол, сынок, к чему это...
В Беларуси двое пожарных, которые заслонили нас с вами и весь мир от Чернобыля, - Василий Игнатенко и Иван Шаврей. Василий покоится на Митинском кладбище в Москве, памятник ему поставлен на родине, в Брагине, в каждую годовщину Чернобыля там возлагаются цветы, проходят митинги. Иван Шаврей жив, но о его подвиге мало кто знает. И автор этих строк - первый за двадцать лет журналист, с которым он общался. Это мне кажется неправильно. Вношу предложение. Несколько лет назад общественная организация "Щит Чернобыля" ходатайствовала о присвоении звания Герой Беларуси (посмертно) Василию Игнатенко и вертолетчику Василию Водолажскому, который сделал 120 вылетов к реактору и сбросил в него 300 тонн специальной смеси. По каким-то причинам инициатива заглохла. Но сейчас, в преддверии 20-й годовщины Чернобыля, есть, мне кажется, смысл к ней вернуться. И список из двух погибших дополнить единственным живым пожарным Иваном Шавреем.
(с) Михаил Кучко
Газета "Республика" (Беларусь)
- 25 апреля 1986 года, в обычный день, наш караул заступил на обычное дежурство. Ночь теплая, мы - я, диспетчер, дневальный по гаражу - вышли из помещения, отдыхаем. На станции (ее забор от части в восьми метрах, сама АЭС в пятидесяти) все тихо, мы говорим о том, что весна нынче ранняя, скоро картошку сажать. В этот момент на центральном оповещательном пункте, на который запитана вся станция и который немедля сигнализирует о малейших неполадках на ней, срабатывает сигнализация. Диспетчер Сергей Лягун, мой шурин, муж родной сестры Лены, глянул на пульт и обомлел, похоже, вся система противопожарной безопасности вышла из строя. А затем такой хлопок, похоже на выброс пара, к которым мы уже привыкли и внимания не обращали. Я выскакиваю на улицу, и тут как тряханет! Два взрыва внутри и затем третий, которым разворотило крышу четвертого блока... Этот огненный шар у меня и сегодня перед глазами... Высота станции - семьдесят один метр, а шар этот, огненно-черный такой, висел еще метрах в ста над ней. Взрыв был такой силы, что железобетонные плиты раскидало на сотни метров вокруг. Сергей Лягун включил тревожную сигнализацию, и мы... пошли... туда...
Голос моего собеседника, густой и глуховатый, прерывается, а сам он задыхается от волнения. В уютной маленькой комнате небольшого домика в Наровле, приютившегося на самом берегу Припяти, повисает тяжелая тишина. Высокого, крепкого пятидесятилетнего мужчину с густым ежиком черных как смоль волос зовут Иван Михайлович Шаврей. Двадцать лет назад ему было тридцать. Он был командиром второго отделения пожарного караула военизированной пожарной части Чернобыльской АЭС. И по логике вещей он должен был остаться навеки тридцатилетним. Потому что первым, плечом к плечу со своими товарищами, шагнул к пылающему реактору.
- На то, чтобы добраться до станции, нам понадобилось всего семь минут. Начальник караула Володя Правик и Леня (Леонид Шаврей командир первого отделения родной брат Ивана. Авт.) побежали на разведку в машинный зал нужно было посмотреть, где проложить рукава, как подать воду. Все сухотрубы оказались порванными... В "мирное" время нам часто говорили случись что на АЭС, вы, пожарные, будете просто наблюдателями, есть, мол, специальная установка, которая в случае нештатной ситуации все зальет водой. На учениях, во время тренировок так все и было, но теперь-то ее разворотило. И мы, у каждого по четыре скатки рукавов, через третий энергоблок поднялись по лестнице бегом на семьдесят один метр и стали на четвертом блоке по ряду "А". Но пожар уже перебрасывался на кровлю третьего энергоблока, и Правик дал команду сниматься на ряд "Б". На наше место прибыло отделение пожарной части Припяти под командованием Виктора Кибенка. А мы опять бегом спустились вниз, объехали блок, поднялись наверх. Это был сущий ад! Сумасшедшая температура, дым, огонь, горящие куски графита под ногами, по которым мы топтались и которые заливали водой.
Мы продержались где-то около часа... Стала вдруг кружиться голова, поплыло все перед глазами. Прибегают Валера Дасько и Петя (Петр Шаврей инспектор пожарной части АЭС, родной брат Ивана. Авт.): "Ребята, все вниз, "скорая" ждет!" Какая "скорая", какое вниз рукава, за которые я отвечаю, на ряде "А" остались. Я туда. Ребятам, а они раздетые, кители сбросили, плохо, Васю Игнатенко, вижу, рвет. Я к нему, по щекам похлопал: "Вася, ты как?" "Ничего, сейчас отплююсь", - хрипит. Ребят Кибенка, Ващука, Игнатенкоуже забирают, тут и меня шатнуло - "поплыл". Дасько с Петей меня и Сашу Петровского на руках потащили. Выехали за ворота атомной, и стало нас всех выворачивать. В Припяти в медсанчасти ведут в душ, но мы уже ничего не соображали, прямо в душевых отрубались...
Кому жить, сколько жить, решалось в шестой московской клинике, куда двумя самолетными рейсами доставили двадцать восемь пожарных из Чернобыля. Отделение Виктора Кибенка, все шесть человек умерли через 11-13 дней после аварии ни современная медицина, ни профессор Ангелина Гуськова, ни американский доктор Гейл ничем не смогли помочь людям, получившим запредельную дозу облучения в 1200-1600 рентген...
- Мне как-то удалось попасть в палату к Володе Правику. Захожу, он лежит под простыней. Негр... Черный-черный... Губы распухли... Мать его сидит рядом, натирает яблоки. Володя мне: "Михалыч, возьми, съешь за меня..." Я эти слова всю жизнь помнить буду... Один Володя из всего нашего караула и умер - он ведь в реакторный зал входил, большую дозу схватил. Страшно умирали ребята... - глотает подступивший к горлу комок Иван Михайлович.
Долгое время между жизнью и смертью балансировал и сам Иван Шаврей.
- Прихожу помыться. К лицу своему загоревшему (один из побочных эффектов сильного облучения так называемый ядерный загар. Авт.) уже вроде привык, но провожу рукой по волосам, а они... вылезают. А на следующий день температура сорок один, и неделю без сознания. Три кризиса перенес. После последнего, когда я еще подняться не мог, приходит врач наш Александра Федоровна Шемардина и поздравляет меня с днем рождения. Я удивился, у меня день рождения в декабре, а она говорит: "Сынок, ты будешь жить!" Я заплакал...
Иван Шаврей и его шурин Сергей получили дозу в 500 рентген, братья Леня и Петя 600 и 300. Если знать, что летальной по тем временам считалась доза в 100 рентген, то живы они остались только чудом. Над разгадкой этого чуда Иван Михайлович бьется и по сей день.
- Если бы мы остались на ряду "А", все полегли бы точно ядерный ветер, завихрения воздушные там были посильнее, чем на ряду "Б". Ну а так... Может быть, выручили крепкие гены полешуков. Может быть, мы, как бы это точнее сказать, к такому были подготовлены локальные выбросы пара, эти самые хлопки, случались и раньше, после них у нас, как правило, появлялись язвы во рту, но все проходило без последствий. А может быть, это и было самое настоящее чудо, - Иван Михайлович оценивающе смотрит на нас. В то, что я сейчас скажу, можете не верить, но памятью друзей своих погибших клянусь, что правду говорю. Где-то за месяц до аварии я приехал в Белые Сороки. И ночью мне приснилась... Богородица. Что-то немыслимо огромное, ослепительно-сияющее. Ни контуров фигуры, ни лица не видел, но я, тридцатилетний и далекий от религии парень, почему-то сразу понял, что это Богородица. Утром рассказываю сон маме, а она плачет не знаю, мол, сынок, к чему это...
В Беларуси двое пожарных, которые заслонили нас с вами и весь мир от Чернобыля, - Василий Игнатенко и Иван Шаврей. Василий покоится на Митинском кладбище в Москве, памятник ему поставлен на родине, в Брагине, в каждую годовщину Чернобыля там возлагаются цветы, проходят митинги. Иван Шаврей жив, но о его подвиге мало кто знает. И автор этих строк - первый за двадцать лет журналист, с которым он общался. Это мне кажется неправильно. Вношу предложение. Несколько лет назад общественная организация "Щит Чернобыля" ходатайствовала о присвоении звания Герой Беларуси (посмертно) Василию Игнатенко и вертолетчику Василию Водолажскому, который сделал 120 вылетов к реактору и сбросил в него 300 тонн специальной смеси. По каким-то причинам инициатива заглохла. Но сейчас, в преддверии 20-й годовщины Чернобыля, есть, мне кажется, смысл к ней вернуться. И список из двух погибших дополнить единственным живым пожарным Иваном Шавреем.
(с) Михаил Кучко
Газета "Республика" (Беларусь)
