Цитаты
-- Вам приходилось видеть русского комиссара?
-- Конечно, -- немец равнодушно махнул рукой. -- В первые годы было много пленных. Их строили и говорили: "Евреи и комиссары - выйти из строя". И всегда несколько человек выходило.
-- И что?
-- Ничего. Расстреливали. Так что видел.
-- Скажите, майор, -- британец пожевал губами, обдумывая услышанное. -- Вам приходилось слышать про Женевскую конвенцию?
-- Разумеется. Не надо считать меня необразованной деревенщиной. Но это был Восточный фронт, а не Западный. Мы и Untermenschen. Здесь другие правила, герр майор. Не рекомендую вам попадать в плен.
-- Я в плен не попаду.
-- Разумеется, герр майор. Я просто предупреждаю. Если вас увидят в обществе воинов СС, в плен вы уже не попадете.
-- Вы имеете в виду...
-- Ага. Именно это.
***
В отличие от летчиков перелетевшего на Борнхольм полка, которые, сев, ощутили ногами твердую землю, приземлившихся на палубу "Чапаева" ожидало еще два дня морской качки и страха перед таящимися в глубине подлодками. В принципе, все были согласны с тем, что операция оказалась чрезвычайно выгодной в военном отношении и полезной для флота, но у многих пилотов авиагруппы она отняла как минимум год жизни. На земле, закончив к вечеру вылеты, летчик, при нормальной ситуации на фронте, мог быть уверен, что в столовой он увидит подавальщиц, на столе -- скатерти и привычные сто грамм, чуть позже -- кино или танцы. А потом -- сон до рассвета, прерываемый только вскрикиваниями воюющего во сне соседа по комнате. В море из вышеперечисленного не было ни танцев, ни девушек, но зато каждое стукнувшее в борт бревно казалось миной, кружащие над горизонтом чайки -- пикировщиками, а ночью каждый представлял злобного немецкого подводника, с криком "О-о-о! Колоссаль!" прицеливающегося в их борт.
***
В морской пехоте, конечно же, было значительно веселее. Морячков, собранных с погибших или недостроенных кораблей и с береговых служб, обмундировали в защитное, выдали винтовки и без всякой подготовки бросили в прорыв, контратаковать. Рев атакующей в тельниках нараспашку, в бескозырках вместо касок матросни, которая, выставив перед собой штыки и дико матерясь, неслась огромными прыжками вверх, на уставленную плюющими огнем пулеметами высоту, смел немцев не хуже реактивных снарядов. Когда они ворвались наверх, ни одного убитого немца там не было, так же как и живого -- только брошенные пулеметы и загаженные траншеи. И слава Богу, потому что патронов выдали только по две обоймы на человека, а гранат не выдали совсем. Лишь после первых нескольких боев им наконец удалось приобрести вид, подобающий бравым матросам, -- висящие на ремнях гранаты и подсумки, оттопыривающиеся от пистолетов карманы, ножи, которые висели на таких длинных ремешках, что напоминали кортики.
Когда бригаду переформировали в третий раз за два месяца, в роты стали приходить моряки с самых боевых специальностей -- рулевые, зенитчики, электрики, которых нужно готовить многими месяцами. Стране было совсем туго, и в цепь слали всех. Чудо, что кто-то еще выжил после полутора лет такой жизни. Потом стало легче. Морская пехота стала слишком ценным куском мяса, чтобы так просто бросать ее на колючую проволоку. Теперь они атаковали как положено, с артподготовкой, с разведкой, один раз даже с приданными гвардейскими минометами. Это была вообще песня: пейзаж выглядел как пустыня Кара-Кум после пьянки верблюдов - ни травинки, ни кустика. Учум, которого тогда звали Эфой, чуть не обделался еще, когда над головой с раздирающим уши свистом прошли первые серии похожих на головастиков "Андрюш", потом впереди шарахнуло и белое пламя поднялось метров на тридцать. Когда они побежали вперед, это даже нельзя было считать атакой -- по ним даже никто не стрелял.
А потом все это кончилось, пришел приказ, и человек пятнадцать из батальона, все бывалые ребята, отправились в распредпункт в Риге. А оттуда по кораблям. На огромном крейсере было еще человек тридцать вернувшихся с пехотного передка, хотя ни одного с его родной бригады. Переименованный в Учума Эфа одиноким чувствовать себя не привык, но ему действительно не всегда было уютно в комфорте и покое бронированного нутра крейсера. Из окопов он вынес одинокую медаль, две пули в бедре, осколок в заднице, полное презрение к смерти и знание жизни, которое даже не говорило ему, а кричало сейчас: просто так баня по субботам в военное время не бывает. За это придется платить, и скоро. И не только ему, но и всем остальным тоже -- тем, кто сейчас пишет домой письма, в которых нельзя даже упоминать, на каком именно корабле ты служишь.
***
Сухогруз вместимостью в шесть тысяч тонн водоизмещением шел под голландским флагом и в балласте, но у командира "Ориона" наличие одиночного судна воюющей державы в опасном районе вызвало смутные подозрения. В ответ на предупредительный выстрел и требование лечь в дрейф "голландцы" немедленно подчинились. Матросы в экзотической форме с широкими воротниками махали руками от установленных на баке и юте спаренных зенитных пулеметов - большинство голландских торговцев имели легкое вооружение с расчетами из личного состава Голландского Королевского флота. Именно эти матросы в упор расстреляли шлюпки с досмотровой партией, подошедшие к их борту. Сухогруз дал полный ход и пошел на таран, нацеливаясь прямо в центр корпуса "Ориона". Одновременно были сброшены фальшивые щиты на носовой надстройке, освободив скрывающиеся за ними две пятидюймовки, немедленно открывшие беглый огонь по идущему малым ходом всего в четырех кабельтовых крейсеру. На место торгового флага Голландии взлетел сияющий белый флаг с синей полосой по нижней кромке и алыми пятнами русских эмблем, вызвав припадок бешенства у англичан. Давший полный ход легкий крейсер уклонился от тарана, открыв огонь главным калибром всего на пару минут позже русского. Расчеты "Бофорсов" хлестнули по надстройкам пушечными очередями, посыпались стекла. На таком расстоянии промахнуться было невозможно, и корпус сухогруза уже после второго залпа окутался пламенем разрастающихся пожаров.
Сопротивление капера было подавлено быстро и с максимальной жестокостью. Один за другим рвущиеся в его надстройках шестидюймовые фугасные снаряды "Ориона" выбивали из бушующего пламени куски металла, проламывая борт как бьющий без перерыва громадный молот Тора, а расчеты многоствольных зенитных автоматов не выпускали свою цель из прицелов ни на секунду, выкашивая тех, кто пытался вырваться из этого ада, -- нарушивший правила войны на море ставил себя вне закона.
Пылающее судно остановилось, кренясь на правый борт, и англичане прекратили огонь. Снова снизив ход до малого, британский крейсер развернулся кормой к ветру, что позволило аварийным партиям протянуть рукава максимально близко к очагам пожаров на верхней палубе. Вельбот и катер были изрешечены осколками нескольких разорвавшихся в надстройках на миделе снарядов, а спущенный разъездной ял с морскими пехотинцами опоздал -- пленных не было. Сухогруз затонул очень быстро, оставив на поверхности большое рваное пятно солярового масла, переливающееся по краям радужными бликами. Из плавающих в солярке грязных обломков много информации извлечь не удалось, несколько разодранных пробковых кругов имели надписи на голландском языке с названием реально существующего торгового судна, а на всплывших металлических бочках из-под масла не было ни одной славянской литеры.
В принципе, если бы не поднятый корсаром в бою военно-морской флаг, определить его национальность было бы невозможно. Он мог быть немцем и даже японцем! Еще уцелевшие вспомогательные крейсера этих стран давно уже не рисковали подходить так близко к берегам, хотя чем черт не шутит, -- но русский... В общем, срочная радиограмма с "Ориона" была воспринята со всей возможной серьезностью: до сих пор все действия русского флота были четкими и безошибочными, и их профессионализм не мог не вызвать уважения. Хотя, конечно, это не имело никакого значения по сравнению с оскорблением, нанесенным британской короне предавшим ее союзником.
Слово "предательство" вообще является чрезвычайно интересным термином с точки зрения психологии. Существует некий принцип, широко используемый человеческим мозгом для создания себе максимально комфортных условий, что является важным фактором выживания. Мучающийся совестью человек напряжен, рассеян, не готов к активным действиям, его реакция и способность к адекватному ответу на внешнее воздействие серьезно понижаются. Поэтому уровень контроля, стоящий за сознанием, формулирует для себя очень удобную схему: "Другие люди поступают плохо потому, что они плохие, а я - потому что так неудачно сложились обстоятельства". Разницу между интенсивностью возбуждения в зонах коры головного мозга, которые можно условно назвать "Ай, как мне стыдно!" и "Сами виноваты, нечего было!", с некоторых пор стало принято называть этой самой совестью. Маленькое, черное и очень мешает жить.
***
Вид несущегося среди столбов воды, поднятых рвущимися снарядами, "Кронштадта", несомненно, производил сильное впечатление.
-- Взгляни на этого русского.
Хенри Лакий, капитан первого ранга и командир легкого крейсера "Мемфис", оторвав от глаз бинокль, обернулся к юному уоррент-офицеру, стоящему рядом с побелевшим от волнения лицом.
-- Плевал он на нас! Эта тварь нам не по зубам, пусть авиация работает и линкоры. Адмирал совсем с ума сошел -- он нас сожрет и не поморщится!
-- Так что же, сэр? -- мальчишка побледнел еще больше, хотя это казалось невозможным. -- Уходить? От своих?
Бессменно откомандовавший "Мемфисом" в течение почти трех военных лет Лакий посмотрел на него как на пустое место, оттопырив нижнюю губу.
-- Выпускнику бы Аннаполиса, юноша... -- он оборвал фразу. -- В любом случае "Беннингтону" конец, это и коту ясно, а если мы останемся -- конец нам, -- последние слова он произнес, снова оторвавшись от окуляров. -- Разумеется, мы остаемся.
(с) Сергей Анисимов "Вариант "БИС"
Было изменено: 12:16 28/12/2010.
-- Конечно, -- немец равнодушно махнул рукой. -- В первые годы было много пленных. Их строили и говорили: "Евреи и комиссары - выйти из строя". И всегда несколько человек выходило.
-- И что?
-- Ничего. Расстреливали. Так что видел.
-- Скажите, майор, -- британец пожевал губами, обдумывая услышанное. -- Вам приходилось слышать про Женевскую конвенцию?
-- Разумеется. Не надо считать меня необразованной деревенщиной. Но это был Восточный фронт, а не Западный. Мы и Untermenschen. Здесь другие правила, герр майор. Не рекомендую вам попадать в плен.
-- Я в плен не попаду.
-- Разумеется, герр майор. Я просто предупреждаю. Если вас увидят в обществе воинов СС, в плен вы уже не попадете.
-- Вы имеете в виду...
-- Ага. Именно это.
***
В отличие от летчиков перелетевшего на Борнхольм полка, которые, сев, ощутили ногами твердую землю, приземлившихся на палубу "Чапаева" ожидало еще два дня морской качки и страха перед таящимися в глубине подлодками. В принципе, все были согласны с тем, что операция оказалась чрезвычайно выгодной в военном отношении и полезной для флота, но у многих пилотов авиагруппы она отняла как минимум год жизни. На земле, закончив к вечеру вылеты, летчик, при нормальной ситуации на фронте, мог быть уверен, что в столовой он увидит подавальщиц, на столе -- скатерти и привычные сто грамм, чуть позже -- кино или танцы. А потом -- сон до рассвета, прерываемый только вскрикиваниями воюющего во сне соседа по комнате. В море из вышеперечисленного не было ни танцев, ни девушек, но зато каждое стукнувшее в борт бревно казалось миной, кружащие над горизонтом чайки -- пикировщиками, а ночью каждый представлял злобного немецкого подводника, с криком "О-о-о! Колоссаль!" прицеливающегося в их борт.
***
В морской пехоте, конечно же, было значительно веселее. Морячков, собранных с погибших или недостроенных кораблей и с береговых служб, обмундировали в защитное, выдали винтовки и без всякой подготовки бросили в прорыв, контратаковать. Рев атакующей в тельниках нараспашку, в бескозырках вместо касок матросни, которая, выставив перед собой штыки и дико матерясь, неслась огромными прыжками вверх, на уставленную плюющими огнем пулеметами высоту, смел немцев не хуже реактивных снарядов. Когда они ворвались наверх, ни одного убитого немца там не было, так же как и живого -- только брошенные пулеметы и загаженные траншеи. И слава Богу, потому что патронов выдали только по две обоймы на человека, а гранат не выдали совсем. Лишь после первых нескольких боев им наконец удалось приобрести вид, подобающий бравым матросам, -- висящие на ремнях гранаты и подсумки, оттопыривающиеся от пистолетов карманы, ножи, которые висели на таких длинных ремешках, что напоминали кортики.
Когда бригаду переформировали в третий раз за два месяца, в роты стали приходить моряки с самых боевых специальностей -- рулевые, зенитчики, электрики, которых нужно готовить многими месяцами. Стране было совсем туго, и в цепь слали всех. Чудо, что кто-то еще выжил после полутора лет такой жизни. Потом стало легче. Морская пехота стала слишком ценным куском мяса, чтобы так просто бросать ее на колючую проволоку. Теперь они атаковали как положено, с артподготовкой, с разведкой, один раз даже с приданными гвардейскими минометами. Это была вообще песня: пейзаж выглядел как пустыня Кара-Кум после пьянки верблюдов - ни травинки, ни кустика. Учум, которого тогда звали Эфой, чуть не обделался еще, когда над головой с раздирающим уши свистом прошли первые серии похожих на головастиков "Андрюш", потом впереди шарахнуло и белое пламя поднялось метров на тридцать. Когда они побежали вперед, это даже нельзя было считать атакой -- по ним даже никто не стрелял.
А потом все это кончилось, пришел приказ, и человек пятнадцать из батальона, все бывалые ребята, отправились в распредпункт в Риге. А оттуда по кораблям. На огромном крейсере было еще человек тридцать вернувшихся с пехотного передка, хотя ни одного с его родной бригады. Переименованный в Учума Эфа одиноким чувствовать себя не привык, но ему действительно не всегда было уютно в комфорте и покое бронированного нутра крейсера. Из окопов он вынес одинокую медаль, две пули в бедре, осколок в заднице, полное презрение к смерти и знание жизни, которое даже не говорило ему, а кричало сейчас: просто так баня по субботам в военное время не бывает. За это придется платить, и скоро. И не только ему, но и всем остальным тоже -- тем, кто сейчас пишет домой письма, в которых нельзя даже упоминать, на каком именно корабле ты служишь.
***
Сухогруз вместимостью в шесть тысяч тонн водоизмещением шел под голландским флагом и в балласте, но у командира "Ориона" наличие одиночного судна воюющей державы в опасном районе вызвало смутные подозрения. В ответ на предупредительный выстрел и требование лечь в дрейф "голландцы" немедленно подчинились. Матросы в экзотической форме с широкими воротниками махали руками от установленных на баке и юте спаренных зенитных пулеметов - большинство голландских торговцев имели легкое вооружение с расчетами из личного состава Голландского Королевского флота. Именно эти матросы в упор расстреляли шлюпки с досмотровой партией, подошедшие к их борту. Сухогруз дал полный ход и пошел на таран, нацеливаясь прямо в центр корпуса "Ориона". Одновременно были сброшены фальшивые щиты на носовой надстройке, освободив скрывающиеся за ними две пятидюймовки, немедленно открывшие беглый огонь по идущему малым ходом всего в четырех кабельтовых крейсеру. На место торгового флага Голландии взлетел сияющий белый флаг с синей полосой по нижней кромке и алыми пятнами русских эмблем, вызвав припадок бешенства у англичан. Давший полный ход легкий крейсер уклонился от тарана, открыв огонь главным калибром всего на пару минут позже русского. Расчеты "Бофорсов" хлестнули по надстройкам пушечными очередями, посыпались стекла. На таком расстоянии промахнуться было невозможно, и корпус сухогруза уже после второго залпа окутался пламенем разрастающихся пожаров.
Сопротивление капера было подавлено быстро и с максимальной жестокостью. Один за другим рвущиеся в его надстройках шестидюймовые фугасные снаряды "Ориона" выбивали из бушующего пламени куски металла, проламывая борт как бьющий без перерыва громадный молот Тора, а расчеты многоствольных зенитных автоматов не выпускали свою цель из прицелов ни на секунду, выкашивая тех, кто пытался вырваться из этого ада, -- нарушивший правила войны на море ставил себя вне закона.
Пылающее судно остановилось, кренясь на правый борт, и англичане прекратили огонь. Снова снизив ход до малого, британский крейсер развернулся кормой к ветру, что позволило аварийным партиям протянуть рукава максимально близко к очагам пожаров на верхней палубе. Вельбот и катер были изрешечены осколками нескольких разорвавшихся в надстройках на миделе снарядов, а спущенный разъездной ял с морскими пехотинцами опоздал -- пленных не было. Сухогруз затонул очень быстро, оставив на поверхности большое рваное пятно солярового масла, переливающееся по краям радужными бликами. Из плавающих в солярке грязных обломков много информации извлечь не удалось, несколько разодранных пробковых кругов имели надписи на голландском языке с названием реально существующего торгового судна, а на всплывших металлических бочках из-под масла не было ни одной славянской литеры.
В принципе, если бы не поднятый корсаром в бою военно-морской флаг, определить его национальность было бы невозможно. Он мог быть немцем и даже японцем! Еще уцелевшие вспомогательные крейсера этих стран давно уже не рисковали подходить так близко к берегам, хотя чем черт не шутит, -- но русский... В общем, срочная радиограмма с "Ориона" была воспринята со всей возможной серьезностью: до сих пор все действия русского флота были четкими и безошибочными, и их профессионализм не мог не вызвать уважения. Хотя, конечно, это не имело никакого значения по сравнению с оскорблением, нанесенным британской короне предавшим ее союзником.
Слово "предательство" вообще является чрезвычайно интересным термином с точки зрения психологии. Существует некий принцип, широко используемый человеческим мозгом для создания себе максимально комфортных условий, что является важным фактором выживания. Мучающийся совестью человек напряжен, рассеян, не готов к активным действиям, его реакция и способность к адекватному ответу на внешнее воздействие серьезно понижаются. Поэтому уровень контроля, стоящий за сознанием, формулирует для себя очень удобную схему: "Другие люди поступают плохо потому, что они плохие, а я - потому что так неудачно сложились обстоятельства". Разницу между интенсивностью возбуждения в зонах коры головного мозга, которые можно условно назвать "Ай, как мне стыдно!" и "Сами виноваты, нечего было!", с некоторых пор стало принято называть этой самой совестью. Маленькое, черное и очень мешает жить.
***
Вид несущегося среди столбов воды, поднятых рвущимися снарядами, "Кронштадта", несомненно, производил сильное впечатление.
-- Взгляни на этого русского.
Хенри Лакий, капитан первого ранга и командир легкого крейсера "Мемфис", оторвав от глаз бинокль, обернулся к юному уоррент-офицеру, стоящему рядом с побелевшим от волнения лицом.
-- Плевал он на нас! Эта тварь нам не по зубам, пусть авиация работает и линкоры. Адмирал совсем с ума сошел -- он нас сожрет и не поморщится!
-- Так что же, сэр? -- мальчишка побледнел еще больше, хотя это казалось невозможным. -- Уходить? От своих?
Бессменно откомандовавший "Мемфисом" в течение почти трех военных лет Лакий посмотрел на него как на пустое место, оттопырив нижнюю губу.
-- Выпускнику бы Аннаполиса, юноша... -- он оборвал фразу. -- В любом случае "Беннингтону" конец, это и коту ясно, а если мы останемся -- конец нам, -- последние слова он произнес, снова оторвавшись от окуляров. -- Разумеется, мы остаемся.
(с) Сергей Анисимов "Вариант "БИС"
Было изменено: 12:16 28/12/2010.
