почему?
Почему Ленин для меня скорей в одном ряду с Петром? Почему ни его догматизм, ни зацикленность, ни презрение к человеческой жизни, ни полное отсутствие воображения, ни повышенный интерес к скучным материям
вроде статистических выкладок не заставляют меня увидеть в нем чудовище,
а стиль его публицистики и поныне кажется едва ли не образцовым?
Над этими вопросами я размышлял лет с пятнадцати - и только недавно отыскал наконец критерий, по которому отличаю тиранов от реформаторов.
Дело не в количестве жертв: оно в России соответствует масштабам страны и
примерно одинаково во все переломные времена, независимо от того, опричнина ли мочит земщину, никонианцы - раскольников, красные - белых или солнцевские - тамбовских. Критерий прост и скорее визуален, нежели социален: реформаторов можно вообразить с бревном, а тиранов - нет.
Существует несколько канонических сюжетов, обрамляющих жизнь крупного русского госдеятеля, как клейма икону. "Ленин и дети" - пожалуйста, у нас все позируют с детьми. Крестьяне, пролетариат, солдаты - в их толпе органичен всякий, мера фальши и достоверности тут всегда одинакова: да, притворяется своим, но отчасти ведь действительно свой, терпим же... Вождь и животные - животное варьируется в зависимости от степени внешней угрозы: иногда надо позировать с конем, иногда с тигрицей, а в так называемые тучные годы можно и с котом (жесткий вариант - лабрадор: домашний, но зверь). Только одна история не универсальна и, более того, редка: вождь и бревно. Одного можно представить в азарте артельной работы, а другого - хоть лопни.
Да, "ураган пронесся с его благословения", хотя и в этой пастернаковской формуле есть известная натяжка (ураган благословений не спрашивает, так что это скорее он благословил Ленина, а не наоборот). Да, он попытался воспользоваться русской историей, а она сама воспользовалась им для реставрации византийской империи, - подозреваю, что именно это свело его с ума.
Да, русское оказалось сильнее советского, - но это советское по-прежнему кажется мне прорывом из замкнутого круга (я стараюсь не мыслить в категориях "лучше" - "хуже", потому что это слишком по-детски). Выскажусь даже откровеннее: в замкнутых исторических циклах (а мы в этом смысле не одиноки) результаты исторических катаклизмов, будь то закрепощение или либерализация, всегда более или менее одинаковы. Степень их кровавости - тоже. Ценными остаются ощущения, они и есть главный смысл или, выражаясь скромнее, главный результат истории.
При выборе бесконечно терпеть распад и гниение либо попытаться раскочегарить "мировой пожар" - верного варианта нет: в болоте, как известно, перегнивает все, а в огне кое-что может уцелеть и даже возродиться. Вечно "благословлять власть, ограждающую нас штыками от
ярости народной", как призывал Гершензон, - значит не видеть, как она же разжигает эту ярость народную, дабы использовать ее как пугало. Ленин разжигал свой пожар не для того, чтобы жечь оппонентов на медленном огне. Мучительство не было для него самоцелью. И бревно он таскал
не для того, чтобы давить этим бревном несогласных, и даже не для личного
коттеджа - много ли в России таких примеров?
Миллионы оплакали его смерть, надо было оплакать рождение - писал Алданов. Хороший был писатель, а все-таки не Алексей Толстой. Толстой, как считают многие - и я в их числе, - изобразил его в роли маленького и азартного диктатора Гарина. Толстой (да и Булгаков в "Роковых яйцах") видел его экспериментатором с волшебным лучом, авантюристом с гиперболоидом. Кажется, это все-таки наследие романтического Серебряного
века. Лично я вижу его с бревном. И это, как хотите, не худший вариант, особенно если помнить, где мы живем. (с)
Было изменено: 10:01 24/08/2012.
вроде статистических выкладок не заставляют меня увидеть в нем чудовище,
а стиль его публицистики и поныне кажется едва ли не образцовым?
Над этими вопросами я размышлял лет с пятнадцати - и только недавно отыскал наконец критерий, по которому отличаю тиранов от реформаторов.
Дело не в количестве жертв: оно в России соответствует масштабам страны и
примерно одинаково во все переломные времена, независимо от того, опричнина ли мочит земщину, никонианцы - раскольников, красные - белых или солнцевские - тамбовских. Критерий прост и скорее визуален, нежели социален: реформаторов можно вообразить с бревном, а тиранов - нет.
Существует несколько канонических сюжетов, обрамляющих жизнь крупного русского госдеятеля, как клейма икону. "Ленин и дети" - пожалуйста, у нас все позируют с детьми. Крестьяне, пролетариат, солдаты - в их толпе органичен всякий, мера фальши и достоверности тут всегда одинакова: да, притворяется своим, но отчасти ведь действительно свой, терпим же... Вождь и животные - животное варьируется в зависимости от степени внешней угрозы: иногда надо позировать с конем, иногда с тигрицей, а в так называемые тучные годы можно и с котом (жесткий вариант - лабрадор: домашний, но зверь). Только одна история не универсальна и, более того, редка: вождь и бревно. Одного можно представить в азарте артельной работы, а другого - хоть лопни.
Да, "ураган пронесся с его благословения", хотя и в этой пастернаковской формуле есть известная натяжка (ураган благословений не спрашивает, так что это скорее он благословил Ленина, а не наоборот). Да, он попытался воспользоваться русской историей, а она сама воспользовалась им для реставрации византийской империи, - подозреваю, что именно это свело его с ума.
Да, русское оказалось сильнее советского, - но это советское по-прежнему кажется мне прорывом из замкнутого круга (я стараюсь не мыслить в категориях "лучше" - "хуже", потому что это слишком по-детски). Выскажусь даже откровеннее: в замкнутых исторических циклах (а мы в этом смысле не одиноки) результаты исторических катаклизмов, будь то закрепощение или либерализация, всегда более или менее одинаковы. Степень их кровавости - тоже. Ценными остаются ощущения, они и есть главный смысл или, выражаясь скромнее, главный результат истории.
При выборе бесконечно терпеть распад и гниение либо попытаться раскочегарить "мировой пожар" - верного варианта нет: в болоте, как известно, перегнивает все, а в огне кое-что может уцелеть и даже возродиться. Вечно "благословлять власть, ограждающую нас штыками от
ярости народной", как призывал Гершензон, - значит не видеть, как она же разжигает эту ярость народную, дабы использовать ее как пугало. Ленин разжигал свой пожар не для того, чтобы жечь оппонентов на медленном огне. Мучительство не было для него самоцелью. И бревно он таскал
не для того, чтобы давить этим бревном несогласных, и даже не для личного
коттеджа - много ли в России таких примеров?
Миллионы оплакали его смерть, надо было оплакать рождение - писал Алданов. Хороший был писатель, а все-таки не Алексей Толстой. Толстой, как считают многие - и я в их числе, - изобразил его в роли маленького и азартного диктатора Гарина. Толстой (да и Булгаков в "Роковых яйцах") видел его экспериментатором с волшебным лучом, авантюристом с гиперболоидом. Кажется, это все-таки наследие романтического Серебряного
века. Лично я вижу его с бревном. И это, как хотите, не худший вариант, особенно если помнить, где мы живем. (с)
Было изменено: 10:01 24/08/2012.
