Одиночество
Я знаю, что от одиночества нельзя умереть.
Им можно упиваться. От него можно изнывать, какое хорошее слово изнывать.
Изнывать и при этом продолжаться во времени и сохраняться в пространстве.
Особенно досадно, когда одиночество начинает звенеть испорченной лампочкой в момент общения с близким человеком.
Одиночество ползет в случайных, скользящих взглядах по щеке, по верхним векам, по свету в зрачке. Оно выскальзывает с волосом, вылезающим из воротника рубашки, отскакивает от рукава куртки. Оно гладит невидимыми щупальцами все тело. И льет то тепло, которое никогда не дойдет до того, кому адресовано.
Оно оберегает от прикосновений, окутывает как толстое кашемировое пальто.
И заставляет быть тем, кем я казалась раньше.
Одиночество вынуждает работать, так, как будто это единственное, что остается делать в этой жизни. Как будто марафон по разваливающемуся мосту кто быстрее, тот спасется.
Оно тащит во всемирную сеть, где вроде бы становится не таким заметным. Оно превращается в горький, но притягательный ликер, им принято упиваться, когда тебя не понимают. И напившись, улетаешь в мир фантазий, где все возможно, но до тошноты иллюзорно.
Одиночество толкает на поступки, которых совсем не стоило совершать и удерживает от тех, которые уже давно пора свершить.
Одиночество надменно глядит из молчащего телефона. И азбукой Морзе прямо в мозг отстукивает: это конец тчк всё.
Одиночество как небеса распластывается над нами. И я дышу им уже.
Практически всеми нашими поступками движет одиночество, либо присутствует в качестве основных ингредиентов мотива. Вот сейчас вместо романтического и легкого текста о влюбленности, оно льет этот гудрон букв, укладывая дорогу для грусти.
Но от одиночества нельзя умереть. И оно всегда оставляет фору, как будто настенет время, когда живой человек освободится от его власти. Ведь пока жив, есть надежда.
Идет дождь, я растеряна, якобы юна. Влюблена. И чудовищно одинока.
Им можно упиваться. От него можно изнывать, какое хорошее слово изнывать.
Изнывать и при этом продолжаться во времени и сохраняться в пространстве.
Особенно досадно, когда одиночество начинает звенеть испорченной лампочкой в момент общения с близким человеком.
Одиночество ползет в случайных, скользящих взглядах по щеке, по верхним векам, по свету в зрачке. Оно выскальзывает с волосом, вылезающим из воротника рубашки, отскакивает от рукава куртки. Оно гладит невидимыми щупальцами все тело. И льет то тепло, которое никогда не дойдет до того, кому адресовано.
Оно оберегает от прикосновений, окутывает как толстое кашемировое пальто.
И заставляет быть тем, кем я казалась раньше.
Одиночество вынуждает работать, так, как будто это единственное, что остается делать в этой жизни. Как будто марафон по разваливающемуся мосту кто быстрее, тот спасется.
Оно тащит во всемирную сеть, где вроде бы становится не таким заметным. Оно превращается в горький, но притягательный ликер, им принято упиваться, когда тебя не понимают. И напившись, улетаешь в мир фантазий, где все возможно, но до тошноты иллюзорно.
Одиночество толкает на поступки, которых совсем не стоило совершать и удерживает от тех, которые уже давно пора свершить.
Одиночество надменно глядит из молчащего телефона. И азбукой Морзе прямо в мозг отстукивает: это конец тчк всё.
Одиночество как небеса распластывается над нами. И я дышу им уже.
Практически всеми нашими поступками движет одиночество, либо присутствует в качестве основных ингредиентов мотива. Вот сейчас вместо романтического и легкого текста о влюбленности, оно льет этот гудрон букв, укладывая дорогу для грусти.
Но от одиночества нельзя умереть. И оно всегда оставляет фору, как будто настенет время, когда живой человек освободится от его власти. Ведь пока жив, есть надежда.
Идет дождь, я растеряна, якобы юна. Влюблена. И чудовищно одинока.
