Женщина
Промелькнул-промаячил упреждающий знак... Да что угодно мог испытывать я тогда сомнения, опасения, тревогу или страх никоим образом это не могло что-либо изменить, как если бы, спрыгнув с крыши небоскреба, уже в полете сообразил я, что поступок этот не из безопасных. Всякая возможность выбора, если она и была, отпала в тот самый момент, когда я увидел ее и с мгновенно пришедшей ясностью знал: Галя как раз то, что нужно, или как раз то, что не нужно но, в любом случае, "как раз то", а после никакой альтернативы уже не оставалось, и закружило, втянуло и понеслось, как бывало это всегда... Неизвестность сменялась надеждой, надежда уверенностью, и дальше, дальше и глубже, и стремительней, и обвальней... Но ничего серьезного, говорил себе я: это вполне естественно для человека, подзабывшего изгибы женского тела и желающего вернуть это знание так и должно быть, и есть, и ни к чему не обязывает я не намерен ничего приобретать, чтобы не пришлось после елозить низко на заплеванном полу, упрашивая тех, кто не услышит...
... вот они, наши девочки кто узнал бы теперь худенькую, с нерусским чем-то в лице, Галю? Ведь была она самой что ни на есть обыкновенной первокурсницей: красилась в визжащие цвета, гаражную слушала музыку, джинсы таскала, куртку-косуху, вездеходно-черные ботинки... Таких, может быть, тысячи в городе: ходят, независимые и серьезные, с закинутыми за спину рюкзачками, курят на крыльце "Ленинки", выглядывают дерзко из-за ресниц...
Но быстро, необратимо-быстро все изменялось, и казалось мне, будто хрупкая, с недоразвитыми формами вчерашняя выпускница отлучилась в соседнюю комнату и вернулась две минуты спустя аппетитнейшей из тех, кого называют женщинами.
Уходили, шумя, студенты и мы оставались вдвоем. Галя собирала в папку листы доклада; я выглядывал в коридор и закрывал плотно дверь. Как хорошо, что коридоры гулки, и шаг чужой слыхать издалека! По просьбе моей она носила юбки обнимая, придавливая ее к себе, я задирал мешающую ткань и сжимал жадно сладкое мясо как хотелось мне не ждать вечера!
Негде и некогда насмешливость всегда была жива в ней, но в такие миги я знал наверное мысли наши в одинаковой двигались плоскости. Некогда и негде целуя, скосив глаз, я видел совсем близко прикрытые веки и розовеющее ее лицо она развивалась, росла, нуждалась в целом море прозрачного сока и как тут выждать раскаленные часы? Совсем недавно, как старик, мечтал я о мифическом покое какой, к черту, покой? Какой тут покой, если грудь ее уже невозможно закрыть ладонью и сосок твердел ощутимо от настойчивых моих касаний...
Забывалась всякая осторожность, захватывающая, на краю самом, велась игра но десять минут истекали, коридоры вновь полнились шумом и, Галя, поправив разоренную одежду, чмокнув меня влажно в щеку, забирала папку и шла к двери зная превосходно, что я гляжу вслед, но не думая даже оборачиваться. Да оно и понятно Галя взрослела, вступала в лучшую пору, и взгляды мужские становились ей не в новинку.
Я стоял у майского окна и глядел на Проспект троллейбусы, набирая ход, оленями ревели во время гона. За месяц, минувший с того дня, как мы стали близки, жажда наша разрослась непомерно и продолжала расти. Ищущий, стремящийся и находящий я жил, делал свою работу и ждал, когда глянут нетерпеливо ночные глаза, требующие ласки и сока, глянут, чтобы получить и то, и другое.
... вот они, наши девочки кто узнал бы теперь худенькую, с нерусским чем-то в лице, Галю? Ведь была она самой что ни на есть обыкновенной первокурсницей: красилась в визжащие цвета, гаражную слушала музыку, джинсы таскала, куртку-косуху, вездеходно-черные ботинки... Таких, может быть, тысячи в городе: ходят, независимые и серьезные, с закинутыми за спину рюкзачками, курят на крыльце "Ленинки", выглядывают дерзко из-за ресниц...
Но быстро, необратимо-быстро все изменялось, и казалось мне, будто хрупкая, с недоразвитыми формами вчерашняя выпускница отлучилась в соседнюю комнату и вернулась две минуты спустя аппетитнейшей из тех, кого называют женщинами.
Уходили, шумя, студенты и мы оставались вдвоем. Галя собирала в папку листы доклада; я выглядывал в коридор и закрывал плотно дверь. Как хорошо, что коридоры гулки, и шаг чужой слыхать издалека! По просьбе моей она носила юбки обнимая, придавливая ее к себе, я задирал мешающую ткань и сжимал жадно сладкое мясо как хотелось мне не ждать вечера!
Негде и некогда насмешливость всегда была жива в ней, но в такие миги я знал наверное мысли наши в одинаковой двигались плоскости. Некогда и негде целуя, скосив глаз, я видел совсем близко прикрытые веки и розовеющее ее лицо она развивалась, росла, нуждалась в целом море прозрачного сока и как тут выждать раскаленные часы? Совсем недавно, как старик, мечтал я о мифическом покое какой, к черту, покой? Какой тут покой, если грудь ее уже невозможно закрыть ладонью и сосок твердел ощутимо от настойчивых моих касаний...
Забывалась всякая осторожность, захватывающая, на краю самом, велась игра но десять минут истекали, коридоры вновь полнились шумом и, Галя, поправив разоренную одежду, чмокнув меня влажно в щеку, забирала папку и шла к двери зная превосходно, что я гляжу вслед, но не думая даже оборачиваться. Да оно и понятно Галя взрослела, вступала в лучшую пору, и взгляды мужские становились ей не в новинку.
Я стоял у майского окна и глядел на Проспект троллейбусы, набирая ход, оленями ревели во время гона. За месяц, минувший с того дня, как мы стали близки, жажда наша разрослась непомерно и продолжала расти. Ищущий, стремящийся и находящий я жил, делал свою работу и ждал, когда глянут нетерпеливо ночные глаза, требующие ласки и сока, глянут, чтобы получить и то, и другое.
