Владимир Этуш
У знаменитого артиста Владимира ЭТУША было две молодости одна гражданская, другая военная, которую он провел на фронте. Сражался на горных перевалах Кавказа, освобождал южные города и Украину от фашистских захватчиков. Был тяжело ранен. За мужество, проявленное в боях, награжден орденом Красной Звезды и многочисленными медалями. Владимир Абрамович один из немногих ветеранов той страшной войны, который до сих пор не оставил театральную сцену, он продолжает играть в Театре Вахтангова. В преддверии Дня Победы актер ответил на вопросы "НИ".
Владимир Абрамович, сегодня историки говорят, что весной 1941 года легко было догадаться о приближающейся войне. Например, во многих театрах появились военно-патриотические спектакли. А у вас предчувствие было?
Думаю, историки правы. Но лично у меня никаких страшных предчувствий не возникало. Начало войны было совершенно неожиданным. Как гром среди ясного неба. Мы только что окончили первый курс Щукинского училища. В ночь с 21 на 22 июня 1941 года отмечали сдачу сессии, была вечеринка, а в пять утра я возвращался домой и первым увидел врага, правда, не придал этому значения. Я видел, как со стороны Манежной площади несется машина под распущенным германским флагом. Так я стал невольным свидетелем начала войны, поскольку это был автомобиль посла Германии в Советском Союзе. Он только что вручил меморандум об объявлении войны. Но это известно теперь, а тогда я пришел домой и спокойно лег спать, пока в полдень меня не разбудила мама. Она слышала, как по радио выступал Молотов и сказал, что началась война.
Вы долго оставались в Москве?
Нет, потому что вскоре нас мобилизовали и отправили под Вязьму копать окопы и рвы. К началу театрального сезона вернулся в Москву, играл в массовке спектакля "Фельдмаршал Кутузов", но в театр почти никто не ходил. На сцене было значительно больше артистов, чем зрителей в зале. Меня это здорово отрезвило, я понял: не время сейчас играть. И хотя у меня была бронь, я ушел на фронт добровольно. Это был октябрь 1941 года.
К вам на фронт театральные бригады приезжали?
Редко, потому что мы находились в самой гуще событий: запрещалось так близко подпускать артистов к фронту. Но однажды приехала машина там были две девушки и какой-то мужчина. Лето на улице, а он в военной гимнастерке и шарфике. Это сейчас носить шарф очень модно, а тогда это выглядело непривычно. Все собрались послушать артистов, и вдруг мужчина запел жутко писклявым голосом, мне не хотелось это слушать.
А не было соблазна на фронте самому продемонстрировать свой актерский талант?
Никогда.
Вас много раз расспрашивали о трудностях военного быта. А сегодня напоминает ли вам что-нибудь о войне?
Безалаберность некоторых чиновников по отношению к ветеранам. Почему победители должны все время доказывать свои права?! Право на льготы, право на бесплатный проезд, право на квартиру... Если бы некоторые чиновники застали те страшные годы, то думаю, что сегодня их отношение к фронтовикам было бы иным. Это тихое противостояние и является, по-моему, отголоском войны.
В одном из интервью вы сказали, что после победы ни разу не ели пшенной каши, потому что война отбила к ней аппетит...
(Смеется.) О, ненавижу пшенку. Дело под Таганрогом было. Мы освободили Приморку, а немцы выстроили укрепления в соседней Вареновке. Тылы опаздывали, и потому наши продовольственные запасы иссякали. Повар экономил на продуктах как мог, поскольку неизвестно было, когда поступит питание. И вот утром мы пили чай без сахара и ели пшенную кашу. В обед суп из пшена, на второе пшенная каша. И на ужин снова пшенная каша. Так продолжалось месяц. И если бы мы не поймали огромного налима, то взвыли бы от пшенки.
После Таганрога ваша армия двинулась ведь на оборону Кавказа?
Это были самые трудные дни войны. На одной из туристических баз я прочитал, что при восхождении нужно есть шоколад. А у нас откуда шоколад? Мы воевали впроголодь. Кстати, там же я понял, что человеческий организм способен на очень многое. В кавказских горах расположены по соседству два перевала Тунгус-Арун и Мегет. Какой я перевалил, я не знаю, но помню, как страшно хотелось спать. Скользко, земля липнет к сапогам, мы движемся вдоль обрывов. Чтобы не заснуть, смотрю на спину своего товарища. И вдруг эту спину я потерял. Если бы не очнулся через секунду погиб бы.
Говорят, к концу войны Москву трудно было узнать...
Я вернулся с фронта в 1944 году, и действительно город стал другим. Разрушенные дома. Жуткая нищета. И так продолжалось не один год. Нас, вернувшихся с фронта, перевели сразу на четвертый курс. Это было лучше, нежели учиться на первом, потому что старшекурсникам давали продовольственные карточки... И еще один эпизод. Через пару лет после войны мы с женой поехали в Крым и привезли оттуда ящик яблок. На Курском вокзале нас догнал носильщик: "Давайте, я вам ящик до дому донесу". Мы говорим: "У нас денег совсем нет". "Ну что вы, дадите пару яблок и все". И за два яблока он нес от Курского вокзала к Покровским воротам.
Как вы встретили Победу?
То, что война идет к завершению, весной 1945 года уже все понимали. Но когда наступит тот долгожданный день, никто не знал. И вдруг свершилось. По радио вечером 8 мая объявили, что фашисты повержены. Большего праздника в моей жизни не бывало. Наутро я надел свой китель и пошел к Большому театру. Что творилось на улицах! Всюду свет. От солнца свет, от отблесков наград. Свет в глазах... Это невозможно описать. Это действительно главный праздник в моей жизни. Кстати, 6 мая у меня день рождения. И вот как я его отметил в 1945 году, совсем не помню. Вероятно, родственники накрыли стол, мы посидели и все.
О тех годах снято много фильмов: художественная правда о войне вас не смущает?
Раньше не смущала, а в последнее время меня стал пугать натурализм, с которым показывают войну. Я до сих пор помню, как переправлялся через речку, видел трупы... Запах стоял определенный. Это лицо войны, но я не хочу увидеть его снова. В кино должна быть определенная стилизация. У художника должны быть границы. Он может все сказать, но художественными средствами.
К концу сороковых годов Сталин вновь начал закручивать гайки: возобновились репрессии, многих ваших коллег обвинили в космополитизме. Каковы были для вас ощущения того времени?
Страха я не помню, всегда знал, что обвинительные процессы связаны с властью. Но и сейчас не сказать, чтобы все развивалось гладко. Например, долгие годы мы стремились образовывать население, построить библиотеки, привить те вещи, которые развивают вкус, характер, знание. А сейчас, мне кажется, все это пошло книзу. Откуда взялись эти олигархи? А то, что мы на первом месте среди миллиардеров, это ведь о чем-то говорит! Нам нужно строго обозначить национальные приоритеты. После войны я неоднократно бывал в Германии и всякий раз убеждался: Гитлер там проклят всем народом, всем государством. А у нас Сталин нет. Кому-то пришло в голову накануне Дня Победы украсить его портретами Москву... Хотя при всем моем негативном отношении к Сталину не стану его сравнивать с Гитлером. Он все же выиграл войну.
В музее я видел программки учебных спектаклей Щукинского училища. 1947 год, а вы в ту пору упомянуты уже как педагог...
Я был ассистентом педагога.
Вам было всего лишь 25 лет по тем временам даже для ассистента это ранний возраст. Видимо, после войны в училище не хватало кадров?
Думаю, да. Но есть и другой ответ. Ректор Борис Евгеньевич Захава стремился к тому, чтобы в училище сохранялись вахтанговские традиции. И потому добивался, чтобы здесь преподавали выпускники. Кстати, эту театральную традицию мы бережем по сей день.
Это правда, что учебная программа в Щукинском училище не менялась с 1914 года?
Да, в основе обучения методика, предложенная до революции Вахтанговым и его учениками. В советское время ее усовершенствовал Захава. Это наша постоянная методика, и мы ее не меняем.
А сегодня, во времена блокбастеров и триллеров, училище, на ваш взгляд, благополучный период проживает?
Да, училище по-прежнему держит планку. Потому что вахтанговская школа одна из сильнейших в мире. А вот о театре говорю с болью в сердце... То, на что мы опирались в работе, то, что было для нас догмой, вдруг стало искажаться под влиянием молодых режиссеров. Раньше за отклонения от системы Станиславского карались творческие коллективы, расформировывались театры. А сейчас можно делать все, что хочешь. И делают.
У вас была возможность сохранить традиции вахтанговской школы в рамках Культурного центра Владимира Этуша, который вы много лет пытались создать в Москве и даже заручились поддержкой президента. "НИ" не раз писали об этой истории, но не сообщали о ее итоге. Чем она завершилась?
Ничем. Но мне сейчас, в преддверии праздника, не хотелось бы возвращаться к этой неприятной теме. Может быть, позднее и вспомним о деталях этой неприглядной истории, но не теперь. Войну с московскими чиновниками я проиграл. Вместе с президентом. Центра нет и уже никогда не будет. Чиновники ведь в России страшная сила. И этой серой ненасытной братии нет никакого дела ни до мнения главы государства, ни до моих благих устремлений, ни до судьбы вахтанговской школы. (c)
Владимир Абрамович, сегодня историки говорят, что весной 1941 года легко было догадаться о приближающейся войне. Например, во многих театрах появились военно-патриотические спектакли. А у вас предчувствие было?
Думаю, историки правы. Но лично у меня никаких страшных предчувствий не возникало. Начало войны было совершенно неожиданным. Как гром среди ясного неба. Мы только что окончили первый курс Щукинского училища. В ночь с 21 на 22 июня 1941 года отмечали сдачу сессии, была вечеринка, а в пять утра я возвращался домой и первым увидел врага, правда, не придал этому значения. Я видел, как со стороны Манежной площади несется машина под распущенным германским флагом. Так я стал невольным свидетелем начала войны, поскольку это был автомобиль посла Германии в Советском Союзе. Он только что вручил меморандум об объявлении войны. Но это известно теперь, а тогда я пришел домой и спокойно лег спать, пока в полдень меня не разбудила мама. Она слышала, как по радио выступал Молотов и сказал, что началась война.
Вы долго оставались в Москве?
Нет, потому что вскоре нас мобилизовали и отправили под Вязьму копать окопы и рвы. К началу театрального сезона вернулся в Москву, играл в массовке спектакля "Фельдмаршал Кутузов", но в театр почти никто не ходил. На сцене было значительно больше артистов, чем зрителей в зале. Меня это здорово отрезвило, я понял: не время сейчас играть. И хотя у меня была бронь, я ушел на фронт добровольно. Это был октябрь 1941 года.
К вам на фронт театральные бригады приезжали?
Редко, потому что мы находились в самой гуще событий: запрещалось так близко подпускать артистов к фронту. Но однажды приехала машина там были две девушки и какой-то мужчина. Лето на улице, а он в военной гимнастерке и шарфике. Это сейчас носить шарф очень модно, а тогда это выглядело непривычно. Все собрались послушать артистов, и вдруг мужчина запел жутко писклявым голосом, мне не хотелось это слушать.
А не было соблазна на фронте самому продемонстрировать свой актерский талант?
Никогда.
Вас много раз расспрашивали о трудностях военного быта. А сегодня напоминает ли вам что-нибудь о войне?
Безалаберность некоторых чиновников по отношению к ветеранам. Почему победители должны все время доказывать свои права?! Право на льготы, право на бесплатный проезд, право на квартиру... Если бы некоторые чиновники застали те страшные годы, то думаю, что сегодня их отношение к фронтовикам было бы иным. Это тихое противостояние и является, по-моему, отголоском войны.
В одном из интервью вы сказали, что после победы ни разу не ели пшенной каши, потому что война отбила к ней аппетит...
(Смеется.) О, ненавижу пшенку. Дело под Таганрогом было. Мы освободили Приморку, а немцы выстроили укрепления в соседней Вареновке. Тылы опаздывали, и потому наши продовольственные запасы иссякали. Повар экономил на продуктах как мог, поскольку неизвестно было, когда поступит питание. И вот утром мы пили чай без сахара и ели пшенную кашу. В обед суп из пшена, на второе пшенная каша. И на ужин снова пшенная каша. Так продолжалось месяц. И если бы мы не поймали огромного налима, то взвыли бы от пшенки.
После Таганрога ваша армия двинулась ведь на оборону Кавказа?
Это были самые трудные дни войны. На одной из туристических баз я прочитал, что при восхождении нужно есть шоколад. А у нас откуда шоколад? Мы воевали впроголодь. Кстати, там же я понял, что человеческий организм способен на очень многое. В кавказских горах расположены по соседству два перевала Тунгус-Арун и Мегет. Какой я перевалил, я не знаю, но помню, как страшно хотелось спать. Скользко, земля липнет к сапогам, мы движемся вдоль обрывов. Чтобы не заснуть, смотрю на спину своего товарища. И вдруг эту спину я потерял. Если бы не очнулся через секунду погиб бы.
Говорят, к концу войны Москву трудно было узнать...
Я вернулся с фронта в 1944 году, и действительно город стал другим. Разрушенные дома. Жуткая нищета. И так продолжалось не один год. Нас, вернувшихся с фронта, перевели сразу на четвертый курс. Это было лучше, нежели учиться на первом, потому что старшекурсникам давали продовольственные карточки... И еще один эпизод. Через пару лет после войны мы с женой поехали в Крым и привезли оттуда ящик яблок. На Курском вокзале нас догнал носильщик: "Давайте, я вам ящик до дому донесу". Мы говорим: "У нас денег совсем нет". "Ну что вы, дадите пару яблок и все". И за два яблока он нес от Курского вокзала к Покровским воротам.
Как вы встретили Победу?
То, что война идет к завершению, весной 1945 года уже все понимали. Но когда наступит тот долгожданный день, никто не знал. И вдруг свершилось. По радио вечером 8 мая объявили, что фашисты повержены. Большего праздника в моей жизни не бывало. Наутро я надел свой китель и пошел к Большому театру. Что творилось на улицах! Всюду свет. От солнца свет, от отблесков наград. Свет в глазах... Это невозможно описать. Это действительно главный праздник в моей жизни. Кстати, 6 мая у меня день рождения. И вот как я его отметил в 1945 году, совсем не помню. Вероятно, родственники накрыли стол, мы посидели и все.
О тех годах снято много фильмов: художественная правда о войне вас не смущает?
Раньше не смущала, а в последнее время меня стал пугать натурализм, с которым показывают войну. Я до сих пор помню, как переправлялся через речку, видел трупы... Запах стоял определенный. Это лицо войны, но я не хочу увидеть его снова. В кино должна быть определенная стилизация. У художника должны быть границы. Он может все сказать, но художественными средствами.
К концу сороковых годов Сталин вновь начал закручивать гайки: возобновились репрессии, многих ваших коллег обвинили в космополитизме. Каковы были для вас ощущения того времени?
Страха я не помню, всегда знал, что обвинительные процессы связаны с властью. Но и сейчас не сказать, чтобы все развивалось гладко. Например, долгие годы мы стремились образовывать население, построить библиотеки, привить те вещи, которые развивают вкус, характер, знание. А сейчас, мне кажется, все это пошло книзу. Откуда взялись эти олигархи? А то, что мы на первом месте среди миллиардеров, это ведь о чем-то говорит! Нам нужно строго обозначить национальные приоритеты. После войны я неоднократно бывал в Германии и всякий раз убеждался: Гитлер там проклят всем народом, всем государством. А у нас Сталин нет. Кому-то пришло в голову накануне Дня Победы украсить его портретами Москву... Хотя при всем моем негативном отношении к Сталину не стану его сравнивать с Гитлером. Он все же выиграл войну.
В музее я видел программки учебных спектаклей Щукинского училища. 1947 год, а вы в ту пору упомянуты уже как педагог...
Я был ассистентом педагога.
Вам было всего лишь 25 лет по тем временам даже для ассистента это ранний возраст. Видимо, после войны в училище не хватало кадров?
Думаю, да. Но есть и другой ответ. Ректор Борис Евгеньевич Захава стремился к тому, чтобы в училище сохранялись вахтанговские традиции. И потому добивался, чтобы здесь преподавали выпускники. Кстати, эту театральную традицию мы бережем по сей день.
Это правда, что учебная программа в Щукинском училище не менялась с 1914 года?
Да, в основе обучения методика, предложенная до революции Вахтанговым и его учениками. В советское время ее усовершенствовал Захава. Это наша постоянная методика, и мы ее не меняем.
А сегодня, во времена блокбастеров и триллеров, училище, на ваш взгляд, благополучный период проживает?
Да, училище по-прежнему держит планку. Потому что вахтанговская школа одна из сильнейших в мире. А вот о театре говорю с болью в сердце... То, на что мы опирались в работе, то, что было для нас догмой, вдруг стало искажаться под влиянием молодых режиссеров. Раньше за отклонения от системы Станиславского карались творческие коллективы, расформировывались театры. А сейчас можно делать все, что хочешь. И делают.
У вас была возможность сохранить традиции вахтанговской школы в рамках Культурного центра Владимира Этуша, который вы много лет пытались создать в Москве и даже заручились поддержкой президента. "НИ" не раз писали об этой истории, но не сообщали о ее итоге. Чем она завершилась?
Ничем. Но мне сейчас, в преддверии праздника, не хотелось бы возвращаться к этой неприятной теме. Может быть, позднее и вспомним о деталях этой неприглядной истории, но не теперь. Войну с московскими чиновниками я проиграл. Вместе с президентом. Центра нет и уже никогда не будет. Чиновники ведь в России страшная сила. И этой серой ненасытной братии нет никакого дела ни до мнения главы государства, ни до моих благих устремлений, ни до судьбы вахтанговской школы. (c)
