Сны омбудсмена
На прошлой неделе уполномоченный при президенте РФ по правам ребенка Павел Астахов объявил, что международное усыновление русских детей будет практически прекращено. В списке стран, которые еще могут это делать, остались две.
Я иногда думаю о том, как тяжело, должно быть, жить тому, кого все ненавидят. Кто, открыв интернет, не может найти про себя ни единого доброго слова, кроме собственных пресс-релизов. К кому обращаются в случае крайней необходимости, зажав нос. От безысходности. Не особо надеясь на помощь.
Когда я представляю себе частную жизнь такого человека, мне становится страшно. Ладно на работе: приказ, зарплата, мысли о безоблачном будущем собственных детей. Но дома-то как?
Вот после этой, недавней, или тех, прошлых, своих пресс-конференций приходит Астахов Павел домой. Снимает ботинки, ест-пьет, смотрит в телевизор. Потом - долгим взглядом в окно. Потом чистит зубы и ложится в кровать. Опускает голову на подушку. Проваливается в сон.
Я иногда пытаюсь представить себе эти сны: вот, скажем, стоит Астахов Павел один на площади. В черной полупрозрачной футболке с сеточкой, в которой он так любил раздавать интервью телевизионщикам в начале своей карьеры. Оглядывается, подбоченясь, надевает на лицо одну из лучших и жизнерадостных улыбок. Смотрит по сторонам. Ждет телекамер. Но вместо журналистов со всех сторон вдруг на него надвигаются люди на колясках и ползком. Они подходят все ближе. И кое-кого он уже может узнать, хотя это трудно. Сжимающие вокруг него кольцо уже никакие не дети: ведь неусыновленные инвалиды после специального детдома вначале попадают в дом престарелых и только потом - в рай. И Астахов Павел, конечно, об этом знает. И вот он чувствует запах - тот самый запах дома казенного милосердия для самых несчастных и беспомощных. (Поверьте, человек, однажды вдохнувший этот запах, не забудет его до гроба.) Идут на Астахова люди с ДЦП и синдромом Дауна, с буллезным эпидермолизом или умственной отсталостью, с аутизмом, болезнью Хантера, синдромом Дюшена, несовершенным остеогенезом или еще бог знает какой болезнью... В конце концов он кричит. И просыпается. За окном - обыкновенное рабочее утро. Он еще отходит от кошмара. Но ему больше не страшно. Ведь впереди обыкновенный рабочий день, и все снова в его руках.
Умывшись и побрившись, он, конечно, идет на работу. Может и не пойти, а поехать в аэропорт и полететь в тот самый красивый дом на берегу моря, про который так много и воодушевленно писали в глянцевых журналах и так недоуменно - в блогах. Честно говоря, мне плевать. Ну, есть у него дом - и есть. В конце концов, ради чего-то же он согласился на эту работу.
И вот он туда приходит: Старая площадь, проходная, лифт, в котором пахнет столовой. Обитый светлым деревом, как сауна, коридор. Испуганная секретарша. Детские рисунки и поделки в специально отведенном "красном уголке": "Дорогому Павлу Алексеевичу". Множественные "спасибо" от детских учреждений. При взгляде на них не верится, что именно Астахов Павел Алексеевич уверял, ослепительно улыбаясь: ребята из Реутовского детского дома довольны тем, что их домрасформирован за их спиной, а им дали два часа на сборы и переезд на новое место жительства. И сбежали они... Ну просто вот сбежали - и все, так бывает. И именно он, Астахов Павел Алексеевич, в апреле 2010 года, держа за руку возвращенного из Америки сироту Артема Савельева, опять же обаятельно улыбаясь, сказал телекамерам: "Это мой Артемка. И я его теперь никому не отдам". А спустя четыре дня добавил: до конца недели Артема усыновит семья российских дипломатов, и еще две российские семьи претендуют на его усыновление...
Ладно на работе: приказ, зарплата. Но дома-то как?
Мне неловко все это вспоминать. Но вспоминается как-то само собой, пока я топчусь в предбаннике астаховского кабинета осенью 2012-го. Потому что Артем Савельев так и не был никем усыновлен, а жил в детдоме семейного типа, детской деревнеSOS в подмосковном Томилине... Наконец нас просят на интервью к детскому омбудсмену. Уполномоченному по правам ребенка Павлу Алексеевичу Астахову.
Большущий, но пустой кабинет. Вид из окна - на Старую площадь. На стене - красивая фотография веселого мальчика на крепких мужских руках. "А это чей?" С гордостью: "Конечно, мой". Никем не читанные детективные романы собственного авторства на книжной полке: "Хочешь, подарю?" Он как-то сразу переходит на "ты". И это сбивает с толку. И я, и многие мои друзья-коллеги прекрасно помнят: лет десять мы все считали, что Павел Алексеевич - в общем-то неплохой человек. Кому-то когда-то даже помогал. Рассказывал, как устает на работе. И видно было, что уставал. Ему всегда можно было дозвониться. Он охотно давал интервью. И до сих пор охотно дает.
... Мы начинаем интервью. Павел Астахов клянется, что государство уже придумало закон, по которому за свой, государственный, счет обеспечит надлежащим лечением ("а если таких возможностей нет у нас, в России, то - за границей") всех детей, которые невольно подпадут под действие еще на этот момент не принятого "людоедского" закона. Я переспрашиваю: "Вы понимаете, что это может быть невероятно дорогое лечение?" - "У нас богатая страна". Он говорит о том, что все дети, уже познакомившиеся с родителями, не пострадают от будущего закона и смогут уехать к своим усыновителям. Еще он говорит, что "никто не запрещал и не запрещает иностранное усыновление": "Мы говорим об ограничении и введении процедуры, дающей возможность выбирать тех самых родителей, лучших из лучших, которые придут и возьмут этого ребенка". Камера записывает. Павел Алексеевич рассказывает о том, как теперь будут стимулировать российское усыновление, говорит, что правительство уже приняло закон об упрощении процедуры усыновления в России (потом секретарь попросит извинить Павла Алексеевича и "подмонтировать" этот момент, а закон, причем далеко не в том виде, о котором на камеру рассказывал Павел Алексеевич, примут только в феврале 2013-го)... На двадцатой минуте интервью Астахов скажет: "Что касается иностранцев, они сегодня берут почти в три раза меньше детей с инвалидностью, детей с ограниченными возможностями, чем русские, российские родители-усыновители. Это факт". А потом еще несколько раз повторит удивительную собственную статистику по усыновлениям, насилию и убийствам усыновленных детей в США, сильно отличающуюся даже от той, которую дает Департамент госполитики в сфере защиты прав детей. Мне станет неловко. И я проглочу вопрос про Настю Джаллул, маленькую российскую девочку, незаконно вывезенную в Сирию и брошенную там на произвол судьбы отцом-сирийцем, одну и в эпицентре боевых действий. Ту самую девочку, которую Астахов во всеуслышание обещал спасти, делал с улыбками заявления о том, что готов отправиться в спасательную экспедицию в зону военного конфликта. Но, естественно, никуда не отправился.
Обитый светлым деревом, как сауна, коридор. Испуганная секретарша.
Я проглочу этот вопрос из идиотского своего нежелания слушать эту прекрасно поставленную речь, кипеть внутри от возмущения и не уметь ничего со всем этим поделать. Ну что я сделаю? Вскочу вдруг на интервью и скажу: "Вы же по правам ребенка, Павел Алексеевич! Да сделайте же что-нибудь для бесправных детей в этой стране"? Я потом, конечно, буду ругать себя, что промолчала. Буду, как все, скрипеть зубами, придумывать сто миллионов странных способов помочь тем детям, которые, вопреки заявлениям Астахова, так и остались в своих детдомах, хоть и познакомились с потенциальными иностранными усыновителями. Буду искать хотя бы один из миллиона способов найти и вернуть в Россию Настю. И буду, конечно, думать о том, какие сны снятся Николасу, мальчику с "болезнью бабочки", то есть практически без кожи, который живет с постоянной болью, а мог бы теперь, как другой мальчик, Антоша, его предшественник, жить в стране, где есть протоколы лечения его недуга, иметь братьев и сестер, достойный уход, маму и папу, но не имеет. Или что снится Виталику, пацану с синдромом Дауна, которому много недель подряд показывали на ночь альбом его американских папы и мамы и он говорил с ними во сне. А потом альбом забрали и спрятали, потому что ни единой возможности соединиться с этими папой и мамой у Виталика больше не осталось.
И буду, конечно, думать о том, что уполномоченный по правам ребенка Павел Алексеевич Астахов сказал на своей пресс-конференции 18 сентября. А именно: "Для того чтобы международное усыновление продолжалось, с государством, с которым оно велось, - у нас порядка 20 таких государств - требуется наличие договора. Он у нас сегодня есть с Италией и Францией. То есть всего две страны. Фактически международное усыновление в судах РФ практически будет прекращено". А потом придет домой, ляжет спать и увидит во сне всех тех детей и родителей, которых он опять лишил шанса, у которых он опять отобрал надежду. И буду еще надеяться, конечно, что в этом сне он попытается увернуться от прямого взгляда этих детских и взрослых глаз, попытается сказать что-то о том, что это не он или что его неправильно поняли.
Но на самом деле, я думаю, все это не так. Он обыкновенно вернется домой. Поест, посмотрит новости с собой в телевизоре, потом - долгим взглядом в окно. И ляжет спать. И проспит спокойно и счастливо, без сновидений. Потом дождется выходных. И проведет их в радости и уюте с семьей, дома. На заграничном море или в российской столице - не так уж и важно. А страшные сны снятся кому-то другому. (с)
Я иногда думаю о том, как тяжело, должно быть, жить тому, кого все ненавидят. Кто, открыв интернет, не может найти про себя ни единого доброго слова, кроме собственных пресс-релизов. К кому обращаются в случае крайней необходимости, зажав нос. От безысходности. Не особо надеясь на помощь.
Когда я представляю себе частную жизнь такого человека, мне становится страшно. Ладно на работе: приказ, зарплата, мысли о безоблачном будущем собственных детей. Но дома-то как?
Вот после этой, недавней, или тех, прошлых, своих пресс-конференций приходит Астахов Павел домой. Снимает ботинки, ест-пьет, смотрит в телевизор. Потом - долгим взглядом в окно. Потом чистит зубы и ложится в кровать. Опускает голову на подушку. Проваливается в сон.
Я иногда пытаюсь представить себе эти сны: вот, скажем, стоит Астахов Павел один на площади. В черной полупрозрачной футболке с сеточкой, в которой он так любил раздавать интервью телевизионщикам в начале своей карьеры. Оглядывается, подбоченясь, надевает на лицо одну из лучших и жизнерадостных улыбок. Смотрит по сторонам. Ждет телекамер. Но вместо журналистов со всех сторон вдруг на него надвигаются люди на колясках и ползком. Они подходят все ближе. И кое-кого он уже может узнать, хотя это трудно. Сжимающие вокруг него кольцо уже никакие не дети: ведь неусыновленные инвалиды после специального детдома вначале попадают в дом престарелых и только потом - в рай. И Астахов Павел, конечно, об этом знает. И вот он чувствует запах - тот самый запах дома казенного милосердия для самых несчастных и беспомощных. (Поверьте, человек, однажды вдохнувший этот запах, не забудет его до гроба.) Идут на Астахова люди с ДЦП и синдромом Дауна, с буллезным эпидермолизом или умственной отсталостью, с аутизмом, болезнью Хантера, синдромом Дюшена, несовершенным остеогенезом или еще бог знает какой болезнью... В конце концов он кричит. И просыпается. За окном - обыкновенное рабочее утро. Он еще отходит от кошмара. Но ему больше не страшно. Ведь впереди обыкновенный рабочий день, и все снова в его руках.
Умывшись и побрившись, он, конечно, идет на работу. Может и не пойти, а поехать в аэропорт и полететь в тот самый красивый дом на берегу моря, про который так много и воодушевленно писали в глянцевых журналах и так недоуменно - в блогах. Честно говоря, мне плевать. Ну, есть у него дом - и есть. В конце концов, ради чего-то же он согласился на эту работу.
И вот он туда приходит: Старая площадь, проходная, лифт, в котором пахнет столовой. Обитый светлым деревом, как сауна, коридор. Испуганная секретарша. Детские рисунки и поделки в специально отведенном "красном уголке": "Дорогому Павлу Алексеевичу". Множественные "спасибо" от детских учреждений. При взгляде на них не верится, что именно Астахов Павел Алексеевич уверял, ослепительно улыбаясь: ребята из Реутовского детского дома довольны тем, что их домрасформирован за их спиной, а им дали два часа на сборы и переезд на новое место жительства. И сбежали они... Ну просто вот сбежали - и все, так бывает. И именно он, Астахов Павел Алексеевич, в апреле 2010 года, держа за руку возвращенного из Америки сироту Артема Савельева, опять же обаятельно улыбаясь, сказал телекамерам: "Это мой Артемка. И я его теперь никому не отдам". А спустя четыре дня добавил: до конца недели Артема усыновит семья российских дипломатов, и еще две российские семьи претендуют на его усыновление...
Ладно на работе: приказ, зарплата. Но дома-то как?
Мне неловко все это вспоминать. Но вспоминается как-то само собой, пока я топчусь в предбаннике астаховского кабинета осенью 2012-го. Потому что Артем Савельев так и не был никем усыновлен, а жил в детдоме семейного типа, детской деревнеSOS в подмосковном Томилине... Наконец нас просят на интервью к детскому омбудсмену. Уполномоченному по правам ребенка Павлу Алексеевичу Астахову.
Большущий, но пустой кабинет. Вид из окна - на Старую площадь. На стене - красивая фотография веселого мальчика на крепких мужских руках. "А это чей?" С гордостью: "Конечно, мой". Никем не читанные детективные романы собственного авторства на книжной полке: "Хочешь, подарю?" Он как-то сразу переходит на "ты". И это сбивает с толку. И я, и многие мои друзья-коллеги прекрасно помнят: лет десять мы все считали, что Павел Алексеевич - в общем-то неплохой человек. Кому-то когда-то даже помогал. Рассказывал, как устает на работе. И видно было, что уставал. Ему всегда можно было дозвониться. Он охотно давал интервью. И до сих пор охотно дает.
... Мы начинаем интервью. Павел Астахов клянется, что государство уже придумало закон, по которому за свой, государственный, счет обеспечит надлежащим лечением ("а если таких возможностей нет у нас, в России, то - за границей") всех детей, которые невольно подпадут под действие еще на этот момент не принятого "людоедского" закона. Я переспрашиваю: "Вы понимаете, что это может быть невероятно дорогое лечение?" - "У нас богатая страна". Он говорит о том, что все дети, уже познакомившиеся с родителями, не пострадают от будущего закона и смогут уехать к своим усыновителям. Еще он говорит, что "никто не запрещал и не запрещает иностранное усыновление": "Мы говорим об ограничении и введении процедуры, дающей возможность выбирать тех самых родителей, лучших из лучших, которые придут и возьмут этого ребенка". Камера записывает. Павел Алексеевич рассказывает о том, как теперь будут стимулировать российское усыновление, говорит, что правительство уже приняло закон об упрощении процедуры усыновления в России (потом секретарь попросит извинить Павла Алексеевича и "подмонтировать" этот момент, а закон, причем далеко не в том виде, о котором на камеру рассказывал Павел Алексеевич, примут только в феврале 2013-го)... На двадцатой минуте интервью Астахов скажет: "Что касается иностранцев, они сегодня берут почти в три раза меньше детей с инвалидностью, детей с ограниченными возможностями, чем русские, российские родители-усыновители. Это факт". А потом еще несколько раз повторит удивительную собственную статистику по усыновлениям, насилию и убийствам усыновленных детей в США, сильно отличающуюся даже от той, которую дает Департамент госполитики в сфере защиты прав детей. Мне станет неловко. И я проглочу вопрос про Настю Джаллул, маленькую российскую девочку, незаконно вывезенную в Сирию и брошенную там на произвол судьбы отцом-сирийцем, одну и в эпицентре боевых действий. Ту самую девочку, которую Астахов во всеуслышание обещал спасти, делал с улыбками заявления о том, что готов отправиться в спасательную экспедицию в зону военного конфликта. Но, естественно, никуда не отправился.
Обитый светлым деревом, как сауна, коридор. Испуганная секретарша.
Я проглочу этот вопрос из идиотского своего нежелания слушать эту прекрасно поставленную речь, кипеть внутри от возмущения и не уметь ничего со всем этим поделать. Ну что я сделаю? Вскочу вдруг на интервью и скажу: "Вы же по правам ребенка, Павел Алексеевич! Да сделайте же что-нибудь для бесправных детей в этой стране"? Я потом, конечно, буду ругать себя, что промолчала. Буду, как все, скрипеть зубами, придумывать сто миллионов странных способов помочь тем детям, которые, вопреки заявлениям Астахова, так и остались в своих детдомах, хоть и познакомились с потенциальными иностранными усыновителями. Буду искать хотя бы один из миллиона способов найти и вернуть в Россию Настю. И буду, конечно, думать о том, какие сны снятся Николасу, мальчику с "болезнью бабочки", то есть практически без кожи, который живет с постоянной болью, а мог бы теперь, как другой мальчик, Антоша, его предшественник, жить в стране, где есть протоколы лечения его недуга, иметь братьев и сестер, достойный уход, маму и папу, но не имеет. Или что снится Виталику, пацану с синдромом Дауна, которому много недель подряд показывали на ночь альбом его американских папы и мамы и он говорил с ними во сне. А потом альбом забрали и спрятали, потому что ни единой возможности соединиться с этими папой и мамой у Виталика больше не осталось.
И буду, конечно, думать о том, что уполномоченный по правам ребенка Павел Алексеевич Астахов сказал на своей пресс-конференции 18 сентября. А именно: "Для того чтобы международное усыновление продолжалось, с государством, с которым оно велось, - у нас порядка 20 таких государств - требуется наличие договора. Он у нас сегодня есть с Италией и Францией. То есть всего две страны. Фактически международное усыновление в судах РФ практически будет прекращено". А потом придет домой, ляжет спать и увидит во сне всех тех детей и родителей, которых он опять лишил шанса, у которых он опять отобрал надежду. И буду еще надеяться, конечно, что в этом сне он попытается увернуться от прямого взгляда этих детских и взрослых глаз, попытается сказать что-то о том, что это не он или что его неправильно поняли.
Но на самом деле, я думаю, все это не так. Он обыкновенно вернется домой. Поест, посмотрит новости с собой в телевизоре, потом - долгим взглядом в окно. И ляжет спать. И проспит спокойно и счастливо, без сновидений. Потом дождется выходных. И проведет их в радости и уюте с семьей, дома. На заграничном море или в российской столице - не так уж и важно. А страшные сны снятся кому-то другому. (с)
