Просто Штеффль
Полдень
Меня настигает звук колокола. Первая мысль - что это звонит колокол St. Elisabeth, в которой я нахожусь. Через несколько минут звук настолько заполняет собой все пространство и забирает себе все внимание, что я понимаю, что эта маленькая церковь просто не может иметь такого колокола. Выбегаю на улицу.
Ура! Звук все мощнее и я понимаю, кто это!
Хорошо, что до Стефана тут всего пара минут. Я спешу на нарастающий гул.
Так вот какой у тебя голос! Такое впечатление, что ожил спавший великан и начал с тобой говорить. Св. месса - это св. месса, органная музыка - это органная музыка, но когда собор начинает требовательно и мощно звонить на весь город, это совсем другое.
Это не похоже на наш церковный перезвон, в котором каждый колокол бьет со своей частотой, это нечто другое по исполнению, хотя здесь тоже явственно различается бой нескольких разных колоколов. У одного из них даже есть собственное имя.
Площадь превращается в огромную поющую буддийскую чашу, а ты находишься внутри нее. Звук все расширяется и расходится мощными кругами, пронизывая соседние улицы. Это длится минут десять, пока наконец постепенно симфония не стихает. Невольно вспоминается, что колокольным звоном отпугивали чуму. Ну что ж.. на месте чумы я бы тоже призадумалась над этим звуком..
В наступившей тишине кто-то неподалеку осмеливается ответить Стефану негромким благодарным откликом, простой колокольный звон долетает откуда-то от Шоттенкирхе, очень одинокий ответ, один за нас всех.
Вот это да!
А я-то думала, что давным давно все здесь знаю(
Три часа пополудни
На меня капает капля со сводов склепа. Если меня что-то и могло испугать, то только вот это. Е-мое! Ну ведь здесь добрая треть похороненных умерла от чумы! Пожалуйста, не надо на меня капать этой водой!
Пять минут.. минут на пять нас подпустили к этому запаху. Черт возьми! Что это за запах? Я не знаю...
Полагаю, это не то, что называется "запахом тлена". Тлен здесь прекратился лет стописят назад. Это чем-то похоже на запах мокрой земли, и по правде говоря, в нет ничего отвратительного. Но он содержит в себе какое-то ужасное НИЧТО, ужасающее ощущение отсутствия, пугающий запах, возможно знакомый и пройденный уже не однажды, потому что тело откликается на него, словно зверек, сделавший стойку на звук опасности.
Гид бодро ведет экскурсию на английской и немецком разом, и от этого тараторит, словно бы он чистопородный итальянец. С нами не оказывается испанцев и это счастливо избавляет нас от экскурсии на трех языках.
Кое-что осталось непонятным, поэтому я отлавливаю его после того, как он выводит нас наверх и выпускает на волю. Я уточняю некоторые детали, но теперь, наверху, он может показать мне все на местности.
Оказывается, не только собор, но и сама площадь покоится на склепах.
Я по-другому смотрю на вытянувшуюся над "новой" частью склепов очередь фиакров, это чисто венское удовольствие. Лошади задумчиво роют копытом каменную мостовую, подземный паркинг тоже уходит куда-то туда, где граница - непонятно. Возможно, ее нет.
Смерть здесь настолько рядом, что до нее легко дотянуться рукой, и так много, что перестаешь реагировать.
За прилавком аптеки на одной из центральных улиц премилый скелет изготовился обслужить посетителей.
Е-мое, ребята, ну вы и даете.
Ценю ваш воистину НЕУМИРАЮЩИЙ юмор.
Утро (осень)
По-летне жаркий день, и я в первый раз захожу в собор
Я помню, да, я никогда этого не забуду.
Собор залит светом и все детали выступают необыкновенно отчетливо.
Первое ощущение - боюсь никогда не разыскать в этом огромной пространстве всего того, что положено найти и рассмотреть.
Кривляющие отцы церкви с их желчными и лживыми лицами позволяют ползти над собой жабам, пока простой и честный пес не преграждает путь Злу.
Ощущение шока.
О чем думали заказчики этого произведения, допуская его иронию и сарказм в церковь?
Возможно, сила шедевра просто смела их попытки возражения, как снесло бы половодье шаткий забор из штакетника.
Я долго думала таким образом, пока не узнала, что мастер Пильграм (?) умер в год создания этого произведения. Может быть, просто некому было предъявить претензии и заставить переделать работу.
Так или иначе, я бы дорого заплатила за возможность оказаться в соборе в некое утро 1515 года и увидеть глаза приемной комиссии, отвечавшей за церковную кафедру.
98 км от Штефансдом.
Как же я ненавижу барокко, кто бы знал.
Наконец-то у меня хватает сил в этом признаться.
Меня грызут противоречивые чувства. С одной стороны, я так хотела добраться до этого штифта, и мне с ним здорово повезло, а с другой - все это барокко - оно ведь решительно невыносимо, бесит.
Интересно, как предполагается общаться с богом посреди всех этих эффектных зрелищ?
Стоило забраться так далеко, чтобы отчаянно рваться назад, к Стефану. Дайте мне поскорее хлебнуть готики, пока я не умерла от удушья.
Реплики венского макабра, два стеклянных саркофага, симметрично расположены здесь друг напротив друга. " Мы зовем их Фредерик и..." . Спасибо бенедектинцам, наконец-то хоть кто-то смог объяснить мне кто все эти давно умершие, и что они тут делают.
Notre-Dame-de-Paris
Бесподобно, замечательно. Восхитительно.
Но никогда, даже и не пытайтесь!
Нет, это невозможно, по объективным причинам.
Это место в моем сердце занято раз и навсегда. Навечно. Только Штефансдом, его уже не подвинуть и даже не пошевелить.
Прекрасные, неземные St. Eulalia, Sta Maria-del-Mar, Sta Maria-del-Pi и остальные.
У кого-то из вас самое большое в мире окно-роза, у кого-то самый длинный в мире готический неф, у кого-то самый широкий без опоры на столбы, все вы чем-то хвастаетесь друг перед другом в своем отдельном мире готики, но я не знаю как бы мне извиниться перед всеми вами - ведь все вы - только фон для мощного аккорда, который звучит где-то очень далеко от вас, от меня, но лучше которого просто нет ничего.
Отрываюсь на время, чтобы сходить в Венскую Академию. Посмотреть, конечно, в каких условиях хранится Босх, но все-таки и чтобы проверить, витает ли над Академией дух раскаяния.
Когда-то они дважды не приняли к себе молодого художника по имени Адольф.
Интересно, вспомнилось ли им это, когда впоследствии Адольф (таки не ставший великим художником) объявил с балкона Парламента об аншлюсе Австрии, и позднее, когда Стефансдом был на грани исчезновения.
Поздно вечером (зима)
Его силуэт выступает огромным сгорбленным плечом в скромном ненеоновом освещении центральных улиц.
Он похож на огромную курицу, нахохлившуюся, закрывшую глаза, чтобы не видеть игриво кружащихся снежинок и приготовившуюся вытерпеть холодную ночь на голой площади.
Он - большая наседка, для всей Вены, для всей Австрии. Он высиживает равно своих живых и своих мертвых, чтобы живые стали живее, а мертвые - мертвее.
Он обеспечивает и пограничный буфер между мирами, и место их встречи.
Наутро он даст всем свое тепло и красоту, не знаю, откуда он черпает его столько, чтобы хватало на всех.
Сейчас, когда кажется что ему холодно и одиноко, и он ушел глубоко в себя, и ему вообще-то не до тебя, ощущаешь себя брошенным ребенком. Хочется срочно очутиться в 6 утра, когда открывшиеся двери собора снова выпустят в мир покой и безопасность.
Серое-серое утро
Тает не то в дымке, не то в молоке, и только разноцветный узор черепицы вытягивает спину заметной змейкой.
Набежавшие туристы еще не растолкали его и не растащили клочки тумана на рукавах пальто.
Я только на минутку, просто проверить освещение.
Доброе утро! Я так рада! Я чувствую, что сердце - слева. Спасибо, забегу еще, когда смогу. Вернее, когда не смогу без.
↳
↳