- Не качайся на стуле, а то упадешь!
- Сколько раз говорить - выкинь эту палку, и не подбирай всякую гадость с земли
- Ты будешь меня слушаться когда-нибудь? Вот расскажу все папе, будешь знать, как баловаться
- Ох, ты что, не видишь, что от кастрюли пар идет? Как же ты мог так обжечься... Иди скорей, помажу ручку мазью и все пройдет... Ну не плачь, солнышко, сейчас подую... У кошки боли, у собачки боли, а у сыночка не боли...
- Где ты так вымазался? Ты что, поросенок? Бегом домой, и гулять сегодня не пойдешь больше
- Смотри, совсем ноги мокрые, и варежки. Скорее домой, а то заболеешь...
Валя лежал в постели с закрытыми глазами, и словно слышал в голове разные женские голоса, материнские голоса. Они были чаще недовольными, даже грозными, но с какими-то мягкими, нежными нотками. За недовольством скрывалась любовь, самая-самая сильная - материнская. Валя повертел головой тихонько, чтобы не слышать голосов, и свернулся калачиком, чтобы его грело не только тонкое одеяло, но и тепло его собственного тела. Это помогло, и Валя уснул тревожным детским сном, вздрагивая во сне от холода.
Так получилось, что мамы у Вали не было. Он ее почти не помнил, иногда только снилась ему женщина в сером платье, и она звала его по имени, и плакала. И Валя тоже плакал, и просыпался, тихонько и жалобно подвывая, за что был прозван старшими мальчишками из приюта Нюней, а в сочетании с почти девчоночьим именем и вовсе - Валечкой-нюнечкой. Дразнили мальчика постоянно. Стоило ему только войти в учебный класс, или в столовую, или в комнату, где вместе с ним жили еще пять мальчиков, как все принимались его дразнить - уж больно Валя был мелковат, слаб и плаксив, а с васильковыми глазами в пол лица и со светлыми непослушными вихрами и вовсе походил на девочку. Так сложилось, что и папы у Вали не было, но папа даже и снился, и никаких воспоминаний о нем не осталось. Вале было всего шесть лет, два из которых он жил в приюте, а до этого - у какой-то тёти в деревне. Тётя была крупная, громкая, все время ходила в ярких цветастых халатах с расплывшимися розами и маками и Валя этих маков жуть как боялся. У тети было еще четверо детей, самому старшему было пятнадцать, и он уже заканчивал школу. А самому младшему - три. Тетя была грубая и очень сильная - Валя как-то видел, как она рубила дрова в огороде. У-у-ух - вздыхал топор, раскалывая чурку надвое, ф-у-у-х - выдыхала тётя, снова замахиваясь топором и вытирая пот с лица. Неудивительно, что Валя ее боялся, а тетка злилась и кричала на него, называя "обузой" и "лишним ртом". Потом что-то случилось, что тетя громко рыдала на кухне и ее дети тоже и дергали ее за маковый халат. А потом тетя отвела Валю в приют и тоже все время плакала, прижимая его к своей большой цветастой груди. Вале было страшно и тесно, и он тоже разрыдался. Тогда-то мальчишки и прозвали его плаксой. С первого дня мало что изменилось - с ним так никто и не дружил и в игры его не звал, и Валя играл сам. Он вообразил себе Маму - самую настоящую, в сером платье и с синими, как у него, глазами, и тихонько разговаривал с ней, пока никто не слышит, и играл с ней в бедные приютские игрушки, потому что самые лучшие игрушки всегда были у старших ребят. Воспитатели на Валю внимания почти не обращали, ничем его не выделяя, только поломойка баба Аня иногда украдкой гладила мальчика по вихрастой голове и клала в карман его застиранной синей рубашечки то пряник, то яблочко, то горсть конфет.
- Держи, Валька, да языком не трепи... Не любят у нас энти надзирательницы, чтоб мы детишек в полюбимчиках имели. Давай, беги на обед, а то и так прозрачный, как стеклушко.
Валя поначалу пугался такой ласки, робел и опускал глаза в пол, а потом привык и даже улыбался, и говорил детское искреннее "Спасибо".
Жизнь в приюте шла своим чередом, скучная, серая, размеренная. В 8. 00 - подъём, полчаса на сборы, потом зарядка. Завтрак и учебный класс, где пожилая строгая учительница с прозрачными равнодушными глазами вела уроки. Перерыв на обед и снова уроки, почти до вечера. А в 18. 00 - занятия в творческом классе. Девочки вышивали, вязали, вырезали открытки и цветы, складывали оригами. Мальчишки пилили, точили, выжигали на дереве, или их определяли на корпусные работы: покрасить плинтуса, утеплить окна, да и много еще всяких дел. Потом снова зарядка, ужин, подготовка ко сну и в 21. 00 - отбой. Но и эти дни разбавляли очень волнительные для детей события - когда дяди и тети приезжали выбирать себе ребенка и становились Мамами и Папами. Во время и после таких приездов дети всегда очень волновались, дисциплина нарушалась и воспитатели недовольно хмурились и наказывали потом самых ярых нарушителей. Наказывали обычно "углом" от часа или лишением обеда или ужина. Такие методы были действенны, и дети снова входили в размеренный ритм приютских будней.
... Дети столпились у окон и галдели, глядя, как из машины выходят мужчина и женщина. Каждому хотелось, чтобы его взяли в семью, чтобы выбрали именно его из других.
Темноглазый и смуглый, как цыган, Витька, главный задира десяти лет, цыкнул и махнул рукой, обращаясь к таким же большим мальчишкам, от восьми до девяти:
- Нас такие не возьмут... Мы большие уже, выросли... Это девчонок любят, плакс и ябед, непонятно за что, да Валечку-плаксу, если за девочку примут.
Все рассмеялись. Валя стоял тут же и сжимал кулачки, стараясь не слушать.
- Да, девчонкам всегда все самое лучшее, - подхватил кто-то, глядя, как разрумянившиеся девочки в ажиотаже прихорашиваются, заплетая косички и поправляя какие-то бантики и ленточки.
- Нюня, может, тоже косички заплетешь? Глядишь, заберут тебя в дом, как девчонку, а возвращать поздно будет.
Мальчишки продолжали дразнить Валю, на время отвлекаясь от прибытия потенциальных Мамы и Папы.
- Да, Валенька, а мы расскажем, как ты хнычешь постоянно, как нюююня...
Толстый задиристый мальчишка оказался прямо перед лицом Вали, и запрыгал на одной ноге, и запел дразнилку:
-Наша Валя громко плачет,
Уронила в речку мячик...
Валя попытался отойти в сторону, но задира кричал Вале почти на ухо. В следующий миг задира оступился, свалился на пол и громко заголосил, держась за ногу.
В комнату тут же вбежала учительница, та самая, с прозрачными глазами. Она окинула взглядом кричащего и плачущего толстого мальчика с опухшей ногой и молчаливо стоящего рядом Валю, мигом по-своему оценив ситуацию. Остальные дети испуганно сгрудились поодаль.
- Сейчас поведем тебя в травмпункт, перелома нет, ушиб, и не кричи так, ничего страшного не случилось. Приложат лед и все пройдет. Все остальные - играйте и ведите себя естественно и мило, это в ваших же интересах, сейчас сюда зайдут чьи-то будущие родители. А ты, - обернулась она к Вале, - отправляешься в свою комнату и находишься там до ужина.
Кто-то из детей охнул - более жестокого наказания нельзя и вообразить - отнять шанс на исполнение самой страстной, самой заветной мечты каждого ребенка, Но никто так и не сказал ничего в защиту Вали, все молча проводили взглядом учительницу с хромающим и постанывающим задирой.
- Марш в комнату! - повторила она Вале и скрылась за дверью.
Валя закрыл глаза на миг, чтобы слезы вернулись обратно, и медленно, как робот вышел в коридор. Но до комнаты дойти не успел. Прямо ему навстречу шла заведущая, а за ней - мужчина в коричневом свитере и женщина в сером платье. Валя испуганно поднял глаза и остановился от удивления.
- Мама?
Это же была та самая Мама, которую он придумал, его Мама. В сером платье, с золотыми волосами, как у принцесс из сказки. Только глаза были не синие, а серо-голубые.
- Мама... - повторил Валя, уже уверенно, но потрясенно. Заведующая зло посмотрела на мальчика, и украдкой погрозила кулаком. Но Валя не видел ничего этого, весь его маленький мир сузился до такого родного лица. Женщина в сером платье остановилась и присела на корточки, чтобы быть вровень с мальчиком. Ласково улыбнулась.
- Привет. Тебя как зовут?
- Валя.
- А я Оля.
Она протянула мальчику руку, чтобы поздороваться, и он схватил ее двумя ладошками и крепко сжал.
- Ты не Оля. Ты - Мама. - Твердо и решительно сказал Валя.
- Нет, маленький, я не мама. Я пока всего лишь Оля.
Женщина грустно улыбнулась, поднимаясь. И глаза у нее стали мокрые, как у Вали.
Она еще раз ободряюще улыбнулась мальчику и махнула рукой на прощание, отвернулась и пошла дальше по коридору.
А Валя смотрел и не верил, что Мама, его Мама вот так уходит.
- Мама, стой, ты куда? Мама...
Женщина обернулась. И сердце так защемило, так больно стало в груди, что она снова присела, расставила руки и тихо позвала:
- Иди сюда.
Валя подбежал к ней и крепко обнял, и разревелся, постыдно, на глазах у заведующей.
- Мамаама... ма... - сквозь рыдания лепетал мальчик, цепляясь за шею женщины, - ты Мама!
- Да, я мама.
Не придирайся, все темы - старые.
Автору еще немного поработать над стилем. Она просто не знает, что в таких текстах на ЕЖЕ кое-что должно золотиться и цвести, а все должно кончаться восхитительным минетом. Не обязательно с участием героев рассказа. Лучше - с участием местных героев:)
человеческая боль, немного насилия и чудесный хэппи-энд - вот и весь рецепт получения "стопицот" плюсов от сорокапяток еже. тема значения не имеет, но конечно если человеческую боль испытывает ребёнок, то такую боль они будут смаковать с особым слюноотделением и соплеотделением. и конечно же в какой бы стилистике это ни было - в их глазах это разумеется будет чистогеньяльно!
было бы гениально, если б описать заключительную сцену, как Оля утром жарит сырники для ребенка, со сметаной и с вареньем, целая гора. вот это было бы сильное произведение, я бы даже проспонсировал драматический фильм или спектакль. но надо конечно подобрать соответствующую актрису, которая умеет сырники делать, для этого провести кастинг.
Не могу сказать, чтобы история меня тронула до слез... Видимо, оттого, что по роду деятельности приходится часто видеть и слышать много человеческого горя.
Меня больше волнует вопрос (я зануда!)) - а почему этот ребенок оказался в детдоме, как оно так получается вообще?.. Вопрос, естественно, риторический, на него нет простых ответов.
Не хочу, чтобы моя реплика воспринималась, как гадость, но я последнее время не люблю, когда художественное произведение или публицистика пытается намеренно "высадить" меня на какие-либо сильные чувства: гнев чаще всего, да даже иногда и восторг.
Очень осторожно отношусь к сентиментальности...
знаете, не смогла продраться сквозь первый сплошной абзацц). по отзывам ощущатся давление на жалость. жалость... зачем? пожалеть дитенка.. удобная тема конечно.
когда мне было 15 лет я подрабатывала в доме ребенка нянечкой.
грустно там, сильно грустно.
всех хочется забрать домой, но некоторых хочется забрать нестерпимо сильно...
Так далеко забрались, и до сих пор не зарегистрировались!? Вот те на! А ведь многие действия на сайте, в том числе и удовольствие комментировать чужие дневники, могут себе позволить лишь зарегистрированные пользователи! Вот так вот!
