Этот пост задумывался как частное письмо участникам небольшого, но удивительно комфортного кружка, неожиданно для меня возникшего на полях Телеграм-канала моего сына Бориса, где поддерживается та разумная толерантность обсуждения, без которой любая дискуссия очень быстро срывается сегодня в непрерывный крик отчаяния, боли и ненависти. Но потом я подумал, что тема может быть интересна и более широкому кругу читателей. Речь идет о русскости в наиболее общем смысле этого слова и отношении к ней тех, кто, имея ту или иную связь с Россией в прошлом и настоящем, не поддерживает с разной степенью отрицания войну России против Украины.
Вопрос о моей "русскости", откровенно говоря, мало меня волновал (точнее совсем не волновал) до тех пор, пока его не подняли украинцы и та небольшая часть русских эмигрантов, которая считает отказ от всего русского высшим проявлением солидарности с народом Украины. Отказ, конечно, несколько искусственный, так как, даже отрекшись от своей "русскости", большинство этих эмигрантов остаются истово русскими: нетерпимыми, фанатично верящими (но в другое), иррациональными максималистами. Мне этот путь не кажется верным, и не только потому, что мне его не осилить. Как говорят в таких случаях I tried but failed. Мне просто кажется, что со своим народом надо быть именно в такие моменты, когда очень стыдно и очень тяжело, когда легче отречься, чем признаться, когда перечеркнуто все, что было, а то, что будет, не написано. Я остаюсь русским не потому, что мне это нравится, а потому, что не могу быть никем иным. Не могу и не хочу. И это не отменяет ни стыда, ни раскаяния, ни осуждения.
Сказав все это, я должен заметить, что после всего случившегося, пройдя через эту братоубийственную войну (она ведь действительно братская в том смысле, в каком Каин убил Авеля), мы не сможем себе позволить оставаться такими русскими, какими были прежде, потому что очень многое из того, что определяло нашу русскость в прошлом, как раз и привело к этой трагедии трагедии как для украинцев, так и для самих русских. Мы пожимаем плечами, когда украинцы сносят памятники Пушкину и вычеркивают из программ Толстого с Достоевским, списывая это на естественное ожесточение во время войны. Но есть и нечто другое. Мы умиляемся "нашим всем" и стыдливо "игнорим" его "Клеветникам России" с эпическим: "Оставьте: это спор славян между собою, Домашний, старый спор, ужвзвешенный судьбою, Вопрос, которого неразрешитевы". Восхищаемся Бродским, перечитываем до дыр протокол допроса самого известного советского тунеядца, но прячем в дальний ящик стола "На независимость Украины" с его провидческим: "Кости посмертной радости спривкусом Украины". Я не за то, чтобы выбросить Пушкина и Бродского, а за то, чтобы их переосмыслить, дав оценку как тому, чем можно гордиться, так и тому, чего стоит стыдиться.
Наша культура является сплошь милитаристской. Это естественно, так как она отражает непростые пути нашей истории. Ратный подвиг чуть ли не единственный подвиг, который в глазах народа является подлинным. Воин единственный настоящий герой. Сплочение перед общим врагом единственная форма истинного братства. Все это не берется из воздуха, оно разлито в искусстве, философии, фольклоре. Так было и, увы, так больше не может быть. После этой войны мы должны научиться смотреть на мир не только через прицел, но и глазами "игрою случая обиженных родов", всех тех, кого по ходу истории "освобождали". Нам придется выработать бинарное историческое и нравственное зрение, если мы хотим ввернуть себе моральное право снова говорить о своей русскости с гордостью, а не с болью. Это очень непросто, и на это могут уйти десятилетия.
Дело не в том, чтобы перестать быть русскими вовсе или подвесить свою "русскость" на "паузу" хотя бы на время войны, а в том, чтобы стать по итогам этой войны другими русскими, способными сделать иной, более достойный, чем имперский выбор.(с)
