Письмо французского солдата из Крыма, адресованное в Париж некоему Морису, другу автора:
"Наш майор говорит, что по всем правилам военной науки им давно пора капитулировать.
На каждую их пушку - у нас пять пушек, на каждого солдата - десять. А ты бы видел их ружья!
Наверное, у наших дедов, штурмовавших Бастилию, и то было лучшее оружие.
У них нет снарядов. Каждое утро их женщины и дети выходят на открытое поле между укреплениями и собирают в мешки ядра. Мы начинаем стрелять.
Да! Мы стреляем в женщин и детей. Не удивляйся.
Но ведь ядра, которые они собирают, предназначаются для нас! А они не уходят.
Женщины плюют в нашу сторону, а мальчишки показывают языки.
Им нечего есть. Мы видим, как они маленькие кусочки хлеба делят на пятерых.
И откуда только они берут силы сражаться?
На каждую нашу атаку они отвечают контратакой и вынуждают нас отступать за укрепления.
Не смейся, Морис, над нашими солдатами.
Мы не из трусливых, но когда у русского в руке штык - дереву и тому я советовал бы уйти с дороги.
Я, милый Морис, иногда перестаю верить майору.
Мне начинает казаться, что война никогда не кончится.
Вчера перед вечером мы четвертый раз за день ходили в атаку и четвертый раз отступали.
Русские матросы (я ведь писал тебе, что они сошли с кораблей и теперь защищают бастионы) погнались за нами. Впереди бежал коренастый малый с черными усиками и серьгой в одном ухе.
Он сшиб двух наших - одного штыком, другого прикладом - и уже нацелился на третьего, когда хорошенькая порция шрапнели угодила ему прямо в лицо.
Рука у матроса так и отлетела, кровь брызнула фонтаном.
Сгоряча он пробежал еще несколько шагов и свалился на землю у самого нашего вала.
Мы перетащили его к себе, перевязали кое-как раны и положили в землянке. Он еще дышал:
"Если до утра не умрет, отправим его в лазарет, - сказал капрал. - А сейчас поздно.
Чего с ним возиться?".
Ночью я внезапно проснулся, будто кто-то толкнул меня в бок.
В землянке было совсем темно, хоть глаз выколи. Я долго лежал, не ворочаясь, и никак не мог уснуть.
Вдруг в углу послышался шорох. Я зажег спичку.
И что бы ты думал?
Раненый русский матрос подполз к бочонку с порохом.
В единственной своей руке он держал трут и огниво.
Белый как полотно, со стиснутыми зубами, он напрягал остаток своих сил, пытаясь одной рукой высечь искру.
Еще немного, и все мы, вместе с ним, со всей землянкой взлетели бы на воздух.
Я спрыгнул на пол, вырвал у него из руки огниво и закричал не своим голосом. Почему я закричал? Опасность уж миновала. Поверь, Морис, впервые за время войны мне стало страшно.
Если раненый, истекающий кровью матрос, которому оторвало руку, не сдается, а пытается взорвать на воздух себя и противника - тогда надо прекращать войну.
С такими людьми воевать безнадежно"
тоже самое.. кому лень читать... очень трогательно...
