Тюбик горчицы Дима был уже не юноша, но и не мужчина. Радость детства прошла, крепость ума и души еще не развились.
Луковица Иришка была сегодня с ним.
У неё были красивые, проникающие видящие глаза, цвета мутного бутылочного стекла.
Несмотря на ее молодость, они были подернуты сетью мелких трещинок и прожилок, в медленном странствии зрачка углядывалась полнейшая апатия.
Она лежала на кровати. Ее хоть и юное но уже изуродованное жировыми складками тело казалось запачкает простыни жиром.
От ее волос шел прелый, удушливый аромат, который наполнял всю камеру холодильника и впитывался во все что там было. Морозилка была закрыта, но из неё все равно доносились звуки - обрывки фраз и гул компрессора.
В холодильнике всё гнило изнутри, замедленно, но непрестанно. Такого было назначение холодильника - продлить агонию тех, кто в нём, под его защитой. Так было уже много лет, уже тогда когда он только был собран на конвейере.
Теперь и она гнила вместе со многими, здесь.
Ее проказа читалась в движениях, в взгляде, в словах, в мыслях и мечтах.
Дряблое тело, дряблые мысли, редкие походы к психоаналитику и секс с малознакомыми жителями полки на дверце, когда оргазма можно достичь только замучив жесткими ласками естество, разрывая и растрескивая засохшую кожуру.
Потом ей хотелось сразу пойти в душ и остаться одной, одной, одной.
Она мечтала, что вскипятит чайник, встанет и пойдет пить свой кофе. Она не курит. Бросила. Ей кажется что это уменьшит ее разложение.
Она ходит к психоаналитику и думает что хорошо понимает все что с ней происходит и думает что она не такая как все.
Она и есть не такая как все. Ее глаза покрытые сеткой трещинок медленно ворочаются, ее спокойствие наводит скуку даже на нее саму.
В голове ворочается какая-то умная мысль о смысле жизни, о том, что тот кого она любила оказался мyдaком, еще она думает о том, что она к счастью не такая как все.
А он оказался все таки мyдaком, снова всплывает поверх течения мыслей о смысле жизни.
Она любила его, а он - он так ее и не понял. Он не понял ее любви. Не научился быть тонким и чувствующим.
Она всегда говорила ему какой он умный и интересный, надеялась он таким и станет, может не сразу, может потом, а он уходил и никогда не оставлял телефон.
Он уходил для того чтобы вымотать ее нервы, чтобы она могла очередной раз забыть его и пойти к соседям с дверцы холодильника, чтобы вернувшись оттуда не одной развалить свое тело по сальной от капающего с нее жира газете и раздвинуть ноги, нехотя, но целеустремленно.
Каждый новый - казался ей еще мерзостней чем предыдущие. Они были молоды, немного нагловаты, некоторые застенчивы, их нафигы свисали жирными колбасами когда она стаскивала с них штаны или стояли вылитыми изваяниями, и она ждала когда же очередной - вставит ей, да поглубже.
Те, кого она приводила на свою полку - были в экстазе практически всегда. Ее голос и мутные глаза призывали их к активным движениям, рукой она усердно помогала себе взлететь к небесам наслаждения, пока в конце концов не доводила до конвульсий, сужались зрачки и стон её стихал.
Если кто то вдруг ей особенно приглянулся - она делала ему приятно ртом. Как-то медленно и неохотно, но она так смотрела в этот момент на его предоргазмические рожи, что оторопевшие, почти гнилые сухофрукты или свежие лимоны - практически моментально наполняли ее рот семенами.
Потом все было как обычно - душ, разговор о том, как наверно прекрасно вскипятить чайник, неизвестно откуда появившаяся пачка четвертого кента и пепельница.
Она могла говорить практически на любые темы, но больше всего ей нравилось говорить о литературе и психологии.
А еще она любила рассказывать про своих подруг и друзей - как они куда-то ходили и что видели.
У нее хватало ума не рассказывать о том что неделю назад она так же провела время с каким-то больше чем полностью сгнившим кочаном, который так засадил ей в задницу, что она не могла потом сидеть.
После разговоров она обычно выпроваживала своего нового знакомого, хотя бывало что они вместе ложились спать на её газетке, оба в страхе что завтра им будет противно даже посмотреть друг на друга.
Почему то каждый раз это ожидание не сбывается, с утра все мило и она делает яичницу с хлебом, все равно больше ничего на её полке в холодильнике нет.
Она рассказывает историю про свою подругу, про то что ходила к психоаналитику, про то что если бы не работа - уехала бы далеко далеко, и ездила бы по новым местам не задерживаясь в одном городе более чем на месяц.
Ее незнакомец смотрит на ее красивые трусики, из под которых выпирает копна кучерявых, сильно пахнущих луковым естеством волос.
Когда они начинают всё снова - она замолкает и закрывает глаза. Этот тюбик горчицы ей уже нравится. Ведь с ним было так приятно спать и когда она проснулась и он был рядом - было так здорово.
Почему он не пристал к ней сразу? Там, на газетке, не открывая глаз. Взял бы и вошел, пока она спала...
Она думает о том странном фильме, который смотрела. Там какие-то черные кабачки грубо трахали во все дыры какую-то белую кабачуху. Нет, все таки кабачки - казлы. Обычно они ограниченны, а еще к тому же и озабоченные.
У них нет тонкого чутья, они не ощущают мир, они не ощущают ее. Но трахаться с ними приятно. Хочется только чтобы они были не такими уродами.
Ну чтобы их интересовало что-то в жизни, чтобы любили ее, чтобы заботились, понимали и уважали всю её, её чувства, а не лезли только в трусы.
А эти уроды все время куда-то пропадают и потом появляются с цветами и тортом только для того чтобы брызнуть ей в глаза своими семенами.
Позавчера она ходила в театр, туда вниз. Хорошо, что у ее подруги такой милый муж. Они часто все вместе ходят в театр. Он интересный вид брюссельской капусты, если бы он не был мужем ее подруги - она бы с ним познакомилась.
Ее бывший муж, такой же лук как и она - не очень то любил театры. Да и выставки не любил. И чего они вместе три года делали?
Теперь кажется что это был страх одиночества, который она в конце концов осознала и переборола.
Да лучше так. Конечно немного иногда одиноко, но ради того чтобы убить одиночество - необязательно выходить замуж.
А потом ей кажется что все таки она еще не встретила того с кем она будет одного уровня развития.
Лучше чтобы он был даже умней ее. Да, тогда можно восхищаться, учится и чувствовать что он любит, любит по настоящему.
Он должен быть красив, интеллектуален, с развитыми чувствами, ну и наверно сексуален. В нём должно быть много семян и он не должен быть гнилым. Да... Горчица из тюбика размазана по её рту и груди, а он всё тянется ласкать её заскорузлую грудь.
И все таки он мил. Его имя она уже хорошо запомнила, столько раз произносила его задыхаясь, столько раз смотрела в его глаза и повторяла, повторяла его имя. Наверно она его может полюбить. Может, да наверно. Он достаточно внимателен к ней, по крайне мере сейчас, здесь на газете.
Надо с ним сходить на выставку. Она предлагает встретиться вечером и пойти в туда вниз, как она говорит в "Третьяковку".
Ей нравится Шагал, а там как раз идет его выставка. Они будут ходить и она будет держать его за руку. Как тогда, когда держала того кого любила.
Тот кого она любила так ее и не понял, так и не вник в ее внутренний мир, не научился чувствовать и не смог любить ее. Просто он слабак, и он упустил свой шанс.
Она уже почти забыла его. А после "Третьяковки" может он пригласит ее в ресторан там недалеко? Было бы неплохо. Приятно. Такая мелочь, но это и есть те мелочи из за которых чувствуешь его отношение к себе.
Они сидели смотрели друг на друга. Из морозилки продолжал доносится шум работающего компрессора и голоса, весь холодильник продолжал медленно гнить, и они гнили, но сейчас они были счастливы. Он и она.
Она стала не такой уж и жирной, ее глаза очистились от трещинок и зрачок приобрел подвижность и хитро скользил по его лицу. Легкая улыбка предвкушения интересного вечера радовала его глаза.
Иришка подумала, что этом месяце идти к психоаналитику видимо незачем.
