По спектаклю, Карандышев отговаривает текст: "Так не доставайся же ты никому!" - и стреляет в Ларису из пистолета, Лариса падает. А выстрел обеспечивался в то время так: реквизитор за кулисами, на реплику, бьет молотком по специальной гильзе, гильза бухает - Лариса падает.
Премьера. "Так не доставайся же ты никому!" актёр наводит пистолет, у реквизитора за кулисами осечка, выстрела нет...
Актёр перезаряжает, наводит пистолет второй раз, за кулисами вторая осечка.
Карандышев перезаряжает в третий раз: "Я убью тебя!", - третья осечка.
Лариса стоит. Вдруг из зала крик: "Гранатой ее глуши!".
Занавес, спектакль сорвался, зрителям вернули деньги. Режиссер час бегал по театру за реквизитором с криком: "Убью, сволочь!!!".
На следующий день, вечером, опять "Бесприданница", с утра разбор вчерашнего полета: мат-перемат, все на реквизитора катят, тот оправдывается: "Но ведь не я гильзы делал, ну сырые в партии попались, но много же народу рядом, видите же, что происходит, можно же помочь, там у суфлера пьеса под рукой: шмякнул ей об стол, все оно какой-никакой выстрел; монтировщик там доской врезал обо что-нибудь; осветитель лампочку мог разбить, - ну любой резкий звук, она бы поняла, что это выстрел, и упала бы".
Вечером спектакль, все нормально, доходит до смерти Ларисы. Карандышев: "Так не доставайся же ты никому!" - наводит пистолет, у реквизитора опять осечка.
Вдруг, с паузой в секунду, из разных концов за кулисами раздается неимоверный грохот: суфлер лупит пьесой об стол, монтировщик -молотками по железу, осветитель бьет лампочку. Лариса явно не понимает, что это выстрел, ибо на выстрел эта беда никак не походит, и продолжает стоять. Из зала крик: "Тебе ж вчера сказали, гранатой ее глуши!"
---
1972 год. Малый театр. Накануне премьеры спектакля "Собор Парижской Богоматери". Роль горбуна Квазимодо досталась старожилу театра актеру Степану Петровичу (имя изменено). Спектакль, по идее режиссера, начинался с того, что Квазимодо (Степан Петрович) в полумраке должен был под звук колоколов пролететь, держась за канат, через всю сцену. Но был у него один маленький недостаток - очень уж он любил водочкой побаловаться. И вот настал день премьеры. Перед премьерой Степан Петрович пришел на спектакль вусмерть пьяным. Шатаясь из стороны в сторону, он добрел до гримерки, нацепил горб и лохмотья Квазимодо. Зал полон. До начала спектакля остались считанные минуты. Режиссер, повстречав Степан Петровича, опешивши сказал:
- Степан Петрович, да вы же по сцене пройти прямо не сможете, не то, что на канате летать.
- Да я 20 лет на сцене и прошу за этот счет не волноваться, - пробурчал Степан Петрович и направился к сцене.
На сцене полумрак, зазвонили колокола, вдруг, через всю сцену, слева направо пролетел Квазимодо, затем справа налево пролетел Квазимодо, затем еще раз и еще раз... Раз эдак на шестой, Квазимодо остановился посреди сцены и, повернувшись к переполненному залу спиной, держа канат в руке и смотря на кулисы, в полной тишине произнес:
- Итить твою бога мать! Я тут как последняя сука карячусь, а эти козлы еще даже занавес не подняли!
* * *
Первый выход Е. Копеляна на подмостки. Он очень волновался. Его буквально силой вытолкнули с подносом на сцену, где сидел на троне Н. Монахов. Но Монахов почему-то смотрел не на Копеляна, а за него. Когда Копелян обернулся, то, к своему ужасу, увидел, что вошел на сцену в окно. Он бросил поднос и в панике бежал за кулисы. После спектакля пришлось идти извиняться перед Николаем Федоровичем. Тот с усмешкой посмотрел на молодого артиста и сказал:
-То, что ты вошел в окно это полбеды. А вот то, что ты вышел в камин - это беда!
(с)
