Часть вторая. Идеология химеры
"Украинский сепаратизм, основанный на заведомо ложной теории существования украинской нации, не может быть предметом научного исторического знания"
В. Яворский
(Болесла#769; в Леопо#769; льдович Яво#769; рский (10 (22) июня 1877 год, Харьков - 26 ноября 1942, Саратов) - русский и советский музыковед, педагог, композитор, общественный деятель. Доктор искусствоведения)
Глава 5. Правда - это ложь
Шедевр украинской историографии и его верные последователи
В 1946 году исполнилось ровно 100 лет с момента публикации в России "Истории Русов". В США по этому поводу состоялось торжественное заседание украинской эмиграции, на котором этот первый манифест малороссийского сепаратизма величался не иначе как "шедевр украинской историографии". И хотя к исторической науке "История Русов" не имеет абсолютно никакого отношения, выше приведенная оценка по-своему верна.
Действительно, все, кто был причастен к созданию основ идеологии украинства в XIX в. испытали на себе могучее влияние этого анонимного пасквиля, состряпанного из курьезных, ничем не подтвержденных домыслов и циничной фальсификации исторических фактов. Ярким свидетельством завороженности "украинцев" фантастическими россказнями "Истории Русов" служит творчество знаменитого Кобзаря. "Шевченко брал из "Истории Русов" целые картины и в общем ничто, кроме Библии, не имело такой силы над системой взглядов Шевченко, как "История Русов"... Она господствовала над его мыслями своим украинским автономизмом и казачьим республиканством эпохи декабристов" [92].
Столь же заворожен ею был и Костомаров: идеи и дух "Истории Русов" пронизывают все его исторические работы, а его историософское кредо - "Кныгы буття украинського народу" - буквальный слепок с нее. Вдохновляла "История Русов" и П. Кулиша при написании "Истории украинского народа" и других русофобских сочинений. Дословным пересказом ее была "История Малороссии" М. Маркевича, ее же решающее влияние ощущается и в его "Украинских мелодиях"...
Шли годы. Развивалась историческая наука. Все очевиднее становилась полная несостоятельность "Истории Русов", как исторического сочинения, но влияние ее в среде "украинцев" не уменьшалось: она продолжала завораживать и новые поколения самостийников столь же сильно, как и их предшественников. XX век ситуации не изменил.
""История Русов" была как-будто пророчеством о близком национальном возрождении Украины" [93]. ""История Русов" - это наиболее выдающее произведение украинской национально-политической мысли конца XVIII столетия" [94], "памятник украинской духовности, политического и исторического мышления" [95]. "Она дала картину исторического развития Украины с древнейших времен до второй половины XVIII столетия", показала, "что Киевская Русь - это государственное создание именно украинского народа, что Русь - это Украина, а не Россия, ибо из русских земель в Русь входила только Новгородская земля" [96]...
Удивительно и необъяснимо. Даже странно, но... шедевр украинской историографии НЕ ЗНАЕТ(!) ни "украинцев", ни "украинского народа". Не знает даже "Украины"! Более того, принципиально отвергает это название, усматривая в его использовании слепое следование "бесстыдным и злобным Польским и Литовским баснословцам", коими намеренно "выводится на сцену из Древней Руси, или нынешней Малороссии, новая некая земля при Днепре, названная... Украиною" [97].
С возмущение отвергая это польское наименование анонимный автор "Истории Русов" как-будто в пику будущим идеологам украинства повествует о "мужестве и предприимчивости народа Русского", "Русских князьях", "воинстве Русском", "письменах и грамоте Русской", "Русской Церкви", а после воссоединения Малой России с Великой - об "армии соединенной России", "войсках Российских", "россиянах" и "России". Автор, правда, вводит в действие "малороссиян" и их антипода - "московцев", но ни "Украины", ни "украинцев" в его "Истории" НЕТ...
Этот воистину уникальный и загадочный изъян "Истории Русов" составляет постоянную головную боль самостийников, особенно при необходимости цитирования ее текста. Тому же В. Шевчуку в его восторженных хвалах непревзойденному украинскому "шедевру" едва ли не в каждом фрагменте своей статьи пришлось прибегать к корректировке и уточнению авторской терминологии ("Русь - это Украина", "Украина (Русь)" и т. д.), а при непосредственном цитировании метить текст украинопреобразующими вставками - "и русаки ваши (то есть украинцы. - В. Ш.)" ... "за кровь народа Русского (то есть украинского. - В. Ш.)"... - и так бессчетное число раз, с упорством и систематичностью дятла, долбящего дерево.
"Улучшение" шедевра - дело скверное, даже святотатственное, тем более, когда приходится объяснять современным "украинцам", то необъяснимое упорство, с которым их пророк и предтеча, упрямо называет их Русскими или малороссами, а край, в котором они живут, - Малой Россией. Специалист по "малороссизму" [98] не без натуги снимает головоломную проблему, сославшись на... исторические невежество(!) творца "Истории Русов", который "анахронически полагает, что название "Украина" присвоили нашей земле поляки... так как не владел достаточными историческими знаниями". (Не знал, например, что "название "анты" в переводе с санскрита означает: люди, которые живут у края, украинцы" [99]... Этот пример, по-видимому, должен вызвать у читателя знакомый ассоциативный ряд: Овидий-"украинец", Колумб - тоже, а на Венере государственный - "украинский язык"... обратив утверждения В. Ш. в аксиому, доказательств не требующую.) Впрочем, каким именно образом почетное звание шедевра историографии можно сочетать с "недостаточными историческими знаниями" его автора, восторженный апологет "Истории Русов" не объясняет, да, наверное, перед ним, как "украинцем", такой вопрос и не возникал, ибо "украинцы" возносят "Историю Русов" не за историческую правду (ее там нет), и не за литературные достоинства, более чем спорные, хотя и написана она вполне добротным Русским языком, языком Ломоносова, Державина, Жуковского (на "мову", между прочим, ее перевели только в 1959 году, в Нью-Йорке, по той прозаической причине, что в момент написания украинского шедевра "украинского языка" просто не существовало)... нет, возносят они "Историю Русов" прежде всего за ту неиссякаемую, злобную, кричащую ненависть ко всему Русскому - Русскому Народу, Русской вере, Русской культуре, Русским порядкам, - коей проникнуты каждая ее страница, каждая ее строчка, каждая ее буква.
** *
Но не только русофобией затрагивает "История Русов" потаенные душевные струны всякого "украинца". Этот шедевр воинствующего невежества аккумулировал и впервые ясно выразил глубинную сущность того политического явления, которое позже станет известно под именем "украинства", "самостийничества", "малороссийского сепаратизма". "История Русов" сформировала все основные постулаты украинской идеологии, причем в окончательной и неизменной форме: прошедшие два столетия, несмотря на грандиозный размах теоретической деятельности самостийников, ровным счетом ничего к ним не добавили и ни на йоту их не изменили. И в этой неизменности и догматичности - непреходящее значение "Истории Русов" для "украинцев", объяснение неумирающего их к ней интереса и неуемных восторженных похвал в ее адрес.
Как всякое подлинно украинское произведение "История Русов" базируется на полной и совершенно безудержной ЛЖИ. Лжи, которая даже не рядится в тогу правдоподобия, не ограничивает себя рамками хоть какой-то внешней пристойности, а откровенно и с вызовом выступает в своем неприкрашенном гнусном виде, как наглый и циничный обман, самое бесстыдное надувательство, тотальная дезинформация внимающего и верящего ей.
В этом возведении лжи в ранг творческого метода постижения и отображения действительности, как в прошлом, так и настоящем, анонимный автор "Истории Русов" по праву может считаться зачинателем, первопроходцем и образцом для подражания на все времена, какие отпущены Историей украинству и "украинцам"...
О степени достоверности сообщаемых им исторических фактов и описываемых событий можно судить хотя бы по следующим примерам. Так, "История Русов" по пунктам воспроизводит текст Зборовского трактата, который будто бы гласит: Русский Народ, "яко из веков вольный, самобытный и незавоеванный", отныне "ни от кого, кроме самого себя и правительства своего независим". Указывается и точная дата подписания договора: 7 сентября 1649 года [100].
На самом деле, никакого трактата в природе не существовало, а было "объявление милости Его Королевского Величества Войску Запорожскому на пункты, предложенные в их челобитной", подписанной королем Яном Казимиром 9 августа 1649 г. Текст этого документа не имеет ничего общего с тем, который приводится в "Истории Русов". Ни о каком народе нет в нем и помину, договор оставляет "при всех старинных правах" только реестровое казачество, число коего определяется в 40 тысяч человек. Перепадает кое-что и православной шляхте: король обещает ей "все должности и чины в воеводствах киевском, брацлавском и черниговском". А вот насущнейший вероисповедный вопрос об отмене унии оставляет на усмотрение польского сейма (с легко предсказуемым отрицательным результатом).
Таковы были достижения Хмельницкого в момент наибольших его успехов. Сочиненный автором текст о якобы имевшем место освобождении Русского Народа "от всех притязаний и долегливостей Польских" и "добровольных договорах и пактах", которые Малороссия якобы имела с соседними государствами, является чистейшим вымыслом, дезинформацией, преследующей вполне очевидную цель: изложить под видом исторического документа давно минувших дней современную ему, автору, программу малороссийского сепаратизма.
Точно также вымышлен автором текст Гадяцкого договора, якобы подписанного Юрием Хмельницким в 1657 г. и толкующий все о тех же фантастических "стародавних правах, привилегиях и вольностях" казаков, прирожденном их "шляхетстве" и значительной самостийности их малороссийской "неньки". Сочинены: речь Ивана Богуна, отвратительный пасквиль на Россию и Русский Народ; текст мазепинской прокламации, излагающей все те же пункты сепаратистской программы, в числе коих блистает и наиболее выдающийся ее перл, абсурдный до идиотизма штамп всей последующей украинской историософии: "прежде были мы то, что теперь московцы: правительство, первенство и самое название Руси от нас к ним перешли" [101] (или, иными словами, спасайте, нас обворовали! - вечный плач "украинца", совершившего отказом от Русской национальности, Русской Культуры, православной веры своих предков историческое и этническое харакири и пытающегося свалить вину за это на тех, кто подобного отступничества не совершал...).
Незнание предмета, о котором автор распространяется, поражает даже видавшего виды читателя. Например, о походе войск Б. Хмельницкого на Львов в 1648 г. он сообщает: город взят казаками штурмом, обезоруженный гарнизон "выпущен в Польшу с договором: не служить более против казаков". Взяв с побежденных огромную контрибуцию, гетман "оставил сей город под управлением граждан и с казацким комендантом и гарнизоном". На самом деле Львов не был взят, откупившись от осаждающих огромной суммой в 200 тыс. золотых, и, разумеется, никакого казачьего гарнизона в своих стенах в глаза не видел.
О смерти гетмана Многогрешного "История Русов" сообщает следующее: в августе 1671 г. в битве с Дорошенко и приведенными им турками, гетман был тяжело ранен. "В 1672 г., Февраля 7-го дня, Гетман Многогрешный от ран своих УМЕР и с великими почестями, военными и церковными, в Батурине погребен. Все чины и народ с чистосердечным сокрушением оплакивали сего достойного их начальника". В реальности же никакой битвы с Дорошенко не было. В феврале 1672 г. Демьян Многогрешный жил и здравствовал, а в марте казачья старшина при помощи стрельцов арестовала "сего достойного начальника", обвинив в измене и тайном умысле переметнуться на сторону турецкого султана. В апреле сего же года скованного гетмана привезли в Москву, а в мае, после проведенного следствия и суда, приговорили к смертной казни, замененной по Царской милости ссылкой в Сибирь, в г. Селенгинск. Год смерти Многогрешного не известен, но еще в 1688 г., т. е. спустя шестнадцать(!!) лет после торжественных похорон, устроенных ему "Историей Русов", он был жив и отправлял государеву службу.
Тоже касается и Петра Дорошенко. Запятнав себя многочисленными изменами, он в виду народного возмущения, должен был в 1676 г. сложить с себя звание гетмана правобережной Малороссии и отдаться в волю левобережного гетмана Ивана Самойловича. Последний, согласно версии "Истории Русов", "по убедительным просьбам сослал Дорошенко на его родину, в город Сосницу, где он, под присмотром и поруками, жил до своей смерти". В реальности же, после оставления гетманства, Дорошенко был вызван в Москву и здесь оставлен на жительство вместе с семьей. В 1679 г. назначен воеводой в Вятку, в которой пробыл три года, а затем снова вернулся в Москву, где и скончался 9 ноября 1698 года...
Даже там, где "История Русов" не прибегает к прямой лжи, а как-будто следует за реальной канвой исторических событий, она переворачивает все с ног на голову. Так, многочисленные просьбы Хмельницкого о присоединении к России приобретают в ее интерпретации прямо противоположный смысл: оказывается, все шесть лет войны именно Русское правительство уговаривало гетмана соединиться на любых условиях с его стороны. С этой целью уже в начале 1649 г. отряжено в Малороссию специальное посольство во главе с князем Алексеем Трубецким и боярином Пушкиным. "По наказу Царскому, соглашали послы оные Хмельницкого, чтобы с народом Русским и войском соединился он в Царство Московское на таких условиях, какие им заблагорассудятся; а Царь готов, между прочим, признать его, Хмельницкого, с потомством владетельным земли тоя князем".
Казалось бы, малороссийский гетман должен сразу ухватиться за столь лестные предложения, но не тут-то было. Фантазия автора "Истории Русов" возносит его на столь головокружительную высоту, что московские предложения выглядят слишком мелко. В гетманской резиденции толпятся послы едва ли не всей Европы и Турции в придачу, стремясь любою ценой заручиться союзом со столь могучим правителем, поэтому в общении с Царским послом Хмельницкий надменен и горд, едва ли не в приказном порядке требуя со стороны России немедленного объявления войны Польше, но отнюдь не с целью скорейшей ликвидации польской оккупации (ведь автор уверяет, что таковой никогда не существовало!), а лишь затем, "чтобы народ Малороссийский узнал прямо и убедился об усердии к нему народа московского, воюющего в помощь его поляков; а второе, чтобы малороссияне, увидев могущество народа московского, переменили те о нем мысли, кои имели о слабости его во время владения поляками городом Москвою и почти всем Царством сим" [102]. Понятно, что Русские не проходят заданного им теста. Так как ведут себя коварно и вероломно... На то они и Русские.
* * *
Как подлинно украинское произведение "История Русов" использует для описания Русских только один цвет: черный. Среди них "владычествует самое неключимое рабство и невольничество... и человеки, по их мыслям, произведены в свет будто для того, чтобы в нем не иметь ничего, а только рабствовать". "А вер у них столько, сколько слобод и в них домов, а нередко и в одном доме несколько их вмещается, и одно семейство от разноверства не может вместе ни пить, ни есть из одной посуды". "И так ежели с сим народом соединиться нам, то или они нас распродадут по одиночке, или переморят на улицах своих и распутиях: ибо никто из них не пустит в дом свой никого нашего прохожего, а паче с табаком, употребление которого почитается у них страшным грехом, смертным грехом, и единственным человеческим грехом во всем мире". [103]
За намерение воссоединиться с Россией анонимный автор "Истории Русов" устами анонимных же казаков величает гетмана Хмельницкого "зрадцею и предателем отечества", а для обоснования самостийнического постулата о том, что решение Переяславской Рады явилось фатальной исторической "ошибкой", наполняет свой пасквиль лживыми россказнями о якобы творимых Русскими в присоединенной Малороссии жестокостях и грабежах, чему московская власть всемерно способствовала и даже поощряла "разорявшие народ воинские команды, прохожие и квартировавшие, коих поступки с народом здешним умалены были мало чем от нашествия татарского и других неприятелей. Десяток солдат разгонял прежде целые деревни, а капральство их потрясало самые города и местечки". Нечастным "малороссиянам" и пожаловаться было некому: Русские начальники "были неприступны, как султаны азиатские, а привязки их и претензии мудренее всех узлов Гордианских. Все у них до последней булавки значило интерес Государев, и за него придирки и взыскания были бесконечные".
В виду этого "казаки запорожские... крайне недовольны были соединением их с Россией, а паче обращением" со стороны Русских солдат, от коих терпели "частые и язвительные насмешки по поводу бритья своих голов. Солдаты оные, бывшие еще тогда в серых зипунах и лычаных лаптях, небритыми и в бородах, то есть, во всей мужичей образине, имели однако о себе непонятное высокомерие или какой-то гнусный обычай давать всем народам презрительные названия, как то полячишки, немчурки, татаришки и т. д. По сему странному обычаю называли они казаков чубами и хохлами, а сии сердились за то до остервенения, заводили с ними ссоры частые и драки, а наконец, нажили непримиримую вражду и дышали всегдашним отвращением".[104]
Конечно, автор "Истории Русов" не законченный идиот, чтобы рассчитывать на то, что байкой о каких-то там "чубах", он сможет убедить читателя в наличии непримиримой вражды между двумя воссоединившимися частями Русского Народа и поэтому измышляет более весомые "аргументы", сочинив целый "ужастик" о якобы имевших место "москальских" зверствах, жестокостях и беззакониях, нескончаемой череде издевательств, оскорблений и повального грабежа, обрушившихся на население Малороссии после присоединения к России. Живописуя многочисленные расправы и казни, никогда не существовавшие в реальности, автор именно ими объясняет и оправдывает частые измены гетманов и Войска Запорожского, их сотрудничество с заклятыми врагами Русского Народа: турками, татарами, поляками, шведами.
В череде этих измен - отступничество Мазепы занимает центральное место и его-то прежде всего автор стремиться обелить. Дабы показать, что население Малороссии вполне разделяло взгляды гетмана-иуды, сочиненную от имени Мазепы прокламацию автор инсценирует никогда не бывшим собранием всего малороссийского войска "со многими чиновниками воинскими и гражданскими", на котором якобы эта прокламация обсуждалась. И хотя предложение Мазепы "отстать от Царя и царства христианского и предать себя в волю монарха лютеранского" было с ходу отвергнуто, все согласились в том, "что нужна перемена их состоянию и несносно презрение в земле своей от народа, ни чем их не лучшего, но нахального и готового на все обиды, грабления и язвительные укоризны; но чем тому пособить и за что взяться, о сем придумать не могли".
За это нежелание поддержать мазепинское предательство автор и насылает силой своего воображения жестокую кару на малороссийское население, сочинив леденящий кровь триллер о повальном терроре, обрушившемся на Малороссию сразу же после бегства гетмана к шведскому королю. Сравнить этот террор можно разве что со зверствами Тамерлана или Батыевым погромом. Князь Меншиков, например, после взятия гетманской резиденции Батурина и жестокой расправы над гарнизоном, "ударил на граждан безоружных и в домах их бывших, кои не мало в умысле мазепинском не участвовали, выбил всех их до единого, не щадя ни пола, ни возраста, ни самых сущих младенцев. За сим продолжался грабеж города от войска, а их начальники и палачи занимались, между тем, казнею перевязанных сердюцких старшин и гражданских урядников. Самая обыкновенная казнь их была живых четвертовать, колесовать и на кол сажать".
Не менее эффектно выписано и завершение "батуринского погрома": город сожжен дотла, "тела избиенных христиан и младенцев брошены на улицах и стогнах града... на съедение птицам небесным и зверям земным", а Меншиков, "обремененный бессчетными богатствами и сокровищами городскими и национальными", двинулся дальше: "жечь и разорять все, ему встречавшееся, обращая жилища народные в пустыню". Равной участи подвержена была большая часть Малороссии. Разъезжавшие по ней "партии воинства Царского сожигали и грабили все селения без изъятия, и по праву войны, почти неслыханному, Малороссия долго еще курилась после пожиравшего ее пламени".
Но дело тем не кончилось. По указанию Петра произведен дополнительный розыск и "премногие чиновники и знатные казаки, подозреваемые в усердии к Мазепе... преданы различным казням в местечке Лебедине... Вины их изыскивались от признания их самих, и тому надежным средством служило препохвальное тогда таинство - пытка", производимая "степенями и по порядку, - батожьем, кнутом и шиною, т. е. разженным железом, водимым с тихостью или медленностию по телам человеческим, которые от того кипели, шкварились и воздымались". Так было умерщвлено и казнено до 900 человек, хотя "число сие может быть увеличено".
Пролив подобающую порцию крокодиловых слез над "жертвами" своей же буйной фантазии, автор завершает эту страшную сказку выспренней сентенцией: нет оправдания тем, "кои были орудиями и участниками лебединских тиранств и зверских лютостей, ужасающих само воображение человеческое"...
Примечательно, однако, то, что откровенно выражаемая ненависть к Русским органично сочетается у автора с высокомерным презрением и такой же жгучей ненавистью к тому самому "малороссийскому народу", с которым он себя как-будто ассоциирует.
В его изображении нет народа более глупого и дремучего, чем "малороссияне", причем глупость их в авторской интерпретации доходит до полного идиотизма. Своих "приятелей, союзников и благодетелей" шведов они ненавидят с чисто дикарской непримиримостью и бесчеловечно истребляют по совершенно ничтожным причинам: во время русско-шведской войны "народ здешний уподоблялся... диким американцам или своенравным азиатцам. Он, выходя из засек своих и убежищ, удивлялся кротости (!!) шведов, но за то, что они говорили между собою не по-русски и ни мало не крестились, почитал их нехристями и неверными, а увидевши их ядущих по пятницам молоко и мясо, счел и заключил безбожными басурманами и убивал везде, где только малыми партиями и по одиночке найти мог, а иногда забирал их в плен и представлял к Государю, за что давали ему жалование, сначала деньгами по нескольку рублей, а напоследок по чарке горелки, с приветствием: "Спасибо, хохленок!".
Чувство собственного достоинства настолько атрофировано у "малороссиян", что они готовы за рюмку водки истреблять своих истинных друзей. В тоже время совершенно игнорируя грабеж и издевательства со стороны извечных врагов - "московцев". Более того, полное разорение Малороссии Русскими войсками они, в силу каких-то загадочных особенностей психики, склонны приписывать... все тем же несчастным "кротким" шведам: "Народ, претерпевший бездну зол неизмеримую... приписывал злополучие свое одним шведам, ненавистным ему за одни середы и пятницы, в которые они ели, купленные у сего же народа молоко и мясо".[105] Одним словом: дикари. Злобные, глупые, суеверные и невежественные.
* * *
Эта ненависть к Русским, даже той их части, интересы которой автор как-будто берется отстаивать, далеко не случайна, ибо, как подлинно украинское произведение "История Русов" насквозь пропитана польским духом, польским умонастроением, польской ментальностью, польскими политическими устремлениями, причем устремлениями именно второй половины XVIII в. (когда и писалась "История Русов"), времени польских разделов и ответных реваншистских мечтаниях о "Великой Польше" от Балтийского до Черного моря.
Зависимость "Истории Русов" от этого духовного процесса очевидна. Полонизованное сознание ее автора спонтанно разряжается соответствующими оценками и выводами: на прошлое Малороссии, ее насущные потребности, национальные приоритеты, он смотрит глазами ПОЛЯКА. Поэтому в полном соответствии с польской традицией название "русские" сохраняет только за жителями Малороссии, присваивая остальным имя "московцев", а России - "Московия". В соответствии с польской же традицией излагает миф о счастливом житие Русских под владычеством поляков, о якобы имевшихся у них "вольностях, правах и привилегиях", утраченных как раз в результате воссоединения Малороссии с остальной Россией.
Вопрос о "привилегиях", сказочном "золотом веке", прерванном 1654 годом, едва ли не самый важный для "Истории Русов", важный до такой степени, что ее творец, вообще не брезгающий самым бесстыдным обманом, при изложении этого пункта превосходит по части сочинения небылиц самого себя, преподнося под видом общеизвестных исторических фактов совершенно фантастические сюжеты. Например, о том, что через династический брак польской королевы Ядвиги и литовского князя Ягайла (1386) вместе с Польшей и Литвой объединилась и Малороссия "под древним названием Руси". Объединилась в качестве самостоятельного государственного субъекта на трактатах и условиях, суть которых заключалась "в сих достопамятных словах: "Принимаем и соединяем, яко равных к равным и вольных к вольным". Автор даже придумывает напыщенное название вымышленному им собранию "вольностей и привилегий малороссиян" - Пакт Конвента и обрамляет его соответствующей исторической легендой: "сие постановление от времени до времени каждым королем при коронации подтверждаемо было".
Короли же польские любви не чаяли в народе Русском. Стефан Баторий (15761586), например, "во всех отношениях к Русскому воинству и народу был такой патриот, каковым почитался у римлян император Тит, т. е. друг и отец человечества". Не меньшим другом Русских был и Владислав IV (16321648), "имевший всегда справедливые и патриотические мысли о народе Русском". Он и умер-то от огорчения, что польские паны не пожелали удовлетворить справедливых требований восставших казаков.
Автор не жалеет красок для описания "союзных и братерских" отношений Русских с поляками в "соединенной нации". Его ополяченное сознание продуцирует пасторальные картинки их гармонического и любовного сожительства в едином государстве, не омрачаемого ни враждебностью, ни религиозной нетерпимостью, ни социальными и этническими конфликтами, ведь народ Русский соединился с поляками "яко союзный и единоплеменный", соединился "на одинаковых и равных с ними правах и преимуществах, договорами и пактами торжественно утвержденных". И поэтому Русские не за страх, а за совесть стояли "за славу и целость общей нации польской" и "интересы ее".
Столь же лубочно обрисовано положение Православной Церкви: "и релгия Русская греческого или иерусалимского исповедания уравнена с Римскою католическою на одинаковые права и преимущества". Но автору мало простого утверждения столь вопиющей лжи! Без всякого смущения он дополняет ее совершенно маниловской картинкой "чистого согласия" "обеих главных религий, Римской и Русской. Когда отлучался надолго епископ Римский, то поручал паству или правление своей епархией епископу Русскому; когда же, напротив, отлучался епископ Русский, то так же поручал епархию свою в правление Римскому епископу, и все было у них в послушании и любви, прямо христианской".
Картины идиллического двухвекового русско-польского существования столь умилительны, трогательны и искренни, что вполне вероятно выглядело бы предположение о принадлежности их поляку, а не Русскому, но грандиозный факт кровавой, истребительной русско-польской войны 16481654 гг. усложняет картину. При полном сохранении прежней лояльности к полякам и Речи Посполитой в авторе как-будто просыпается и Русское чувство, хотя и в убогом, урезанном виде: его историческая память явно не в состоянии преодолеть уже привычного холопского преклонения перед всем польским...
Источник Малороссийкой войны "История Русов" видит в недоразумении (всего-то!) церковной унии, разрушившей "священную оную народов едность". Именно с 1596 г., по ее версии, идиллическое русско-польское сообщество распалось и "началась известная оная эпоха ужаса и губительства для обоих народов, Польского и Русского". "История Русов" дает даже хронологическую точку отсчета этой вселенской трагедии. Выдуманную, конечно, но с претензией на историческую достоверность.
С этой целью ее анонимный автор возводит в гетманское достоинство Северина Наливайко, атамана одной из казачьих шаек, промышлявших грабежом панских поместий, и отправляет его во главе посольства в Варшаву (1597) для переговоров с королем о подтверждении пресловутых "извечных вольностей" казаков. Коварные "паны, однако, схватили гетмана" и казачьих "депутатов" и казнили их. Эта-то казнь и открыла польский террор против Русского Народа: "По истреблении гетмана Наливайка... вышел от сейма или от вельмож, им управлявших, таков же варварский приговор и на весь народ Русский". Поляки, два столетия не чаявшие души в Русских, лобызавшиеся и родичавшиеся с ними, как с "единоплеменными братьями", вдруг совсем озверели и автор не жалеет эпитетов при описании их "жестокости", "коварства" и "вероломства". Бывшие "союзники" в течение нескольких веков созидавшие "единую польскую нацию" с завидной методичностью принимаются истреблять друг друга...
В этой борьбе автор как-будто на стороне Русских, но победа их вызывает у него явное сожаление. Поляк вновь берет в нем верх и при описании истории Малороссии после освобождения от польской оккупации он снова на стороне Польши против России. В этих трудно объяснимых переходах с польской стороны на Русскую - и наоборот, ясно сказывается мутированность авторского сознания, его раздвоенность между взаимоисключающими этническими доминантами: польской и Русской, католической и православной, западной и восточной. Автор "Истории Русов" еще помнит, что он - Русский (оттого и отвергает с возмущением "Украину" и "украинцев"), но на мир смотрит и оценивает его уже с позиций антирусских, так как сознание его - продукт трехстолетнего ополячивания и окатоличевания Русских, превращения некоторой, наиболее слабой части их в этнических мутантов, коим поляками же позднее будет присвоено и новое название - "украинцы".
Цель и задачи полонизации Русских сами же ее реализаторы выразили с предельным цинизмом: "Между душой русина и душою москаля основного различия нет... Иную душу (здесь и далее курсив мой. -С. Р.) влить в русина - вот главная задача для нас, поляков!.. Та душа будет с Запада. Пускай русин соединяется своей душою с Западом, формою - с Востоком. Тогда возвратится Россия в свои природные границы - и при Днепре, Доне и Черном море будет что-то иное... А если бы оно и не сбылось, то лучше Малая Русь самостоятельная (!!), нежели Русь российская".[106]
Душа автора "Истории Русов" воплощает в себе успешное решение этой иезуитской задачи: его ментальность, сознание, мироощущение уже "иные", не-русские, хотя сам он того не сознает, по инерции называя себя Русским. Но духовная инаковость, утрата Русского сознания и миросозерцания, смещение точки зрения в сторону и пользу Запада сквозят в каждой авторской мысли, его основополагающих оценках и выводах.
Достаточно показательно в этом плане восприятие "Историей Русов" того периода в истории Малороссии, который получил название "Руины" и увенчался циничным и подлым предательством гетмана Мазепы. Как истинно украинское произведение "История Русов" в принципе не признает изменой бесконечные переходы "малороссиян" на сторону своих исконных врагов - турков, татар, поляков - и сотрудничество с ними. Даже полное разорение Малороссии, истребление и угон в рабство ее населения татарами, наводимыми всевозможными тетерями, дорошенками, петриками, орликами и прочими доморощенными "спасителями отечества", в глазах ее автора - только сложный поиск способов обретения краем подлинной "независимости", т. е. вожделенного освобождения от "московского ига". Определения "предатель" после Хмельницкого удостоился лишь Выговский, да и то лишь потому, что автор зачислил его в "поляки". Все остальные, при констатации за ними определенных "недостатков", в целом настоящие "лыцари", искрение любящие родину и желающие ее народу только добра. Ну и что, что в результате вакханалии гетманских измен, ничтожной борьбы за власть и привилегии казачьей старшины, ее открытого коллаборационализма Малороссия была залита кровью и превращена в безжизненную пустыню, прямые виновники этого зла, по мысли автора, все равно - "достойнейшие люди", так как в избытке обладают самым ценным в его глазах качеством - ярой и непримиримой ненавистью к Русским, то бишь "московцам". Именно этим они духовно близки ему и за это именно он готов простить им любые преступления и измены. Соответствующий карт-бланш получает, конечно, и наиболее знаменитый представитель этого племени предателей - Иван Мазепа.
>
"История Русов" еще не решается открыто оспаривать народную оценку гетмана-предателя и выставить его измену "бескорыстным подвигом" во имя отчизны. Она даже как-будто и не одобряет его деятельности, но переход на сторону врага сводит к смехотворной причине: Царской оплеухе, полученной якобы гетманом на пиру у князя Меншикова. Личная обида на Петра приводит Мазепу в стан неприятеля. Причем тут "измена" - обиделся старик! Однако в специально сочиненной для него речи, автор, напротив, выставляет Мазепу как подлинного "национального героя", думающего не о себе, а о судьбе родины в роковые для нее минуты. Сам гетманский выбор в пользу шведов, коих он, по подсказке автора, предлагает почитать "своими приятелями, союзниками, благодетелями и как бы от Бога ниспосланными для освобождения нас от рабства", преподносится как в высшей степени "мудрое" и правильное решение. Проклятия измученного, ограбленного народа по адресу новоявленных "освободителей" "История Русов" признает, но во внимание не принимает, ведь Русский Народ глуп, дик и суеверен: куда ему разбираться в высших тонкостях "европейской политики", утвердившей Малороссию самостийной и независимой от остальной России. Недоступны ему и гениальные замыслы Мазепы.
С целью более контрастного очерчивания дремучести "народа здешнего", принявшегося подобно "диким азиатцам" истреблять культурных, цивилизованных шведов, автор набрасывает трогательную пастораль их похода в Русские пределы.
"Вступление шведов в Малороссию ни мало не похоже было на нашествие неприятельское, и ничего оно в себе враждебного не имело, а проходили они селения обывательские и пашни их, как друзья и скромные путешественники (!!), не касаясь ни чьей собственности и не делая вовсе всех тех озорничеств, своевольств и всех родов бесчинств, каковы своими войсками обыкновенно в деревнях делаются под титулом: "Я слуга Царский! Я служу Богу и Государю за весь мир христианский! Куры и гуси, молодицы и девки, нам принадлежат по праву воина и приказу его благородия!" Шведы, напротив, ничего у обывателей не вымогали и насильно не брали, но где их находили, покупали у них добровольным торгом и за наличные деньги. Каждый швед выучен был от начальства своего говорить по-русски сии слова к народу: "Не бойтесь! Мы ваши, а вы наши!"...
Читая это слащавое и совершенно фантастическое описание неприятельского вторжения, с трудом веришь, что принадлежит оно не шведу, а представителю того народа, с которым те воевали и который хотели поработить. Тем более, что это "чудесное превращение" приключилось с ними именно (и только!) в малороссийских пределах. Годом ранее те же шведы "расхаживали по Польше и делали свои добычи, грабя монастыри и церкви, а паче Русские и униатские, которые удерживали еще вид Русских: они вместе с другими сокровищами церковными, обдирали иконы, отнимали потиры и всякую утварь, не оставляя ничего, что только имело цену" [107]. Одним словом, вели себя как нормальные обычные оккупанты. И вдруг, вступив в Малороссию, странным образом преображаются в "скромных путешественников", да еще и "друзей" тех самых Русских, которых в Польше грабили без всякого зазрения совести. Что за наваждение? Не чары ли автора "Истории Русов", при измышлении этой картины возомнившего себя добрым волшебником так подействовали на его виртуальных шведов?..
Доброта, впрочем, здесь ни причем. В отношении авторских "шведов" к Русским, он несознательно воспроизводит свое собственное к ним отношение: иллюзорная надуманная "любовь" чередуется с реально осязаемой ненавистью. Таково однако сознание автора "Истории Русов", его мировосприятие: любовь и ненависть, правда и ложь, реальность и вымысел, "свое" и "чужое", "друзья" и "враги" меняются местами, обретают противоположный изначальному смысл, двоятся, сливаются, становясь зыбкими и едва уловимыми, загадочными и малопонятными.
Временами автор как-будто не отдает отчета в том, что он описывает, изображая одни и те же явления с прямо противоположных, взаимоисключающих точек зрения, все их преподнося в качестве истинных. Его взгляды представляют собой причудливую мешанину разнородных понятий и представлений, никак не связанных между собой, распадающихся на отдельные изолированные фрагменты, на основании которых просто невозможно построение какого-либо целостного мировоззрения. И тем не менее речь идет именно о "шедевре", образцовом украинском произведении, и, как мы уже заметили выше, наименование шедевр приложимо к "Истории Русов" лишь в сочетании с определением "украинский", ибо автор ее (представления не имеющий об "Украине" и "украинцах") сумел предельно ясно выразить идейную суть того явления, которое ныне известно под именем украинства или самостийничества. Эти легшие в основу "Истории Русов" и с тех пор сохраняющиеся неизменными базовые идеологические принципы украинского самостийничества можно сформировать следующим образом:
1. Сознательное использование ЛЖИ в качестве главного метода построения теоретической части украинской доктрины, ее совершенствования, распространения и воплощения в жизнь; лжи откровенной и циничной, не ограничиваемой ни нравственными соображениями, ни требованиями внешней пристойности; лжи, даже не пытающейся мимикрировть под некое подобие правды.
2. Ярко выраженная полонизованность сознания и мышления; их зависимость от польской этнической доминанты, польской ментальности, польских умонастроений, польских политических устремлений. Рабское преклонение перед Западом и всем иностранным.
3. Жгучая, непримиримая НЕНАВИСТЬ К РОССИИ, РУССКОМУ НАРОДУ и всему, что выражает его духовную суть и историческое призвание; ненависть ничем не мотивированная, ни в каких объяснениях не нуждающаяся, существующая в форме бессознательного рефлекса, которому подчинены и которым определяются фундаментальные основы украинского миросозерцания и мировоззрения, а также устоявшиеся поведенческие стереотипы.
4. АПОЛОГИЯ ПРЕДАТЕЛЬСТВА и вероотступничества; религиозный релятивизм; принципиальное оправдание и поощрение всякого коллаборационизма, сотрудничество (даже во вред себе) с любой политической силой, любым народом, любым государством, если они враждебны России и Русским.
5. ИДЕАЛИЗАЦИЯ ПРОШЛОГО; сознательное культивирование мифа об утерянном "украинцами" "золотом веке", их сказочном былом процветании и необъятных "вольностях", правах и привилегиях; сочинение пышной украинской родословной с дутыми достижениями и свершениями мирового масштаба.
6. Высокомерно-презрительное отношение к своему народу; стойкое представление о врожденной его глупости, трусости, раболепии, дремучести и полной безнациональности.
7. Душевная и интеллектуальная закрытость; тщательная маскировка своих подлинных мыслей и устремлений; анонимность, исповедание психологии "заговора и подполья"; приспособленчество и житейский карьеризм.
Все, созданное самостийниками в течение двух столетий с момента написания "Истории Русов", явилось простым воспроизведением в той или иной форме выработанных ею идеологических принципов и оценка ее в качестве "катехизиса самостийничества" (И. Ульянов) абсолютна верна.
* * *
Исследователи датируют время создания "Истории Русов" концом XVIII в., а автора предполагают в Григории Полетике (род. В 1725 г.), который, принадлежа к семье одного из казачьих старшин, мог получить информацию о гетманстве Мазепы и предшествовавших ему событиях, как говорится, из первых рук. Кроме того, Г. Полетика не мало времени уделял защите прав своего сословия на владение малороссийскими землями и крестьянами. Его перу принадлежат две записки на эту тему.
Сын его, Василий, подобно отцу, тоже активно занимался этим вопросом и составил "Записку о начале, происхождении и достоинстве малороссийского дворянства". Высказывается мнение, что именно он, а не его отец - истинный автор "Истории Русов", отразивший драму "той части потомков Кошек, Подков, Гамалиев, которая успела добиться всего, кроме прав благородного сословия" [108]. А то, что дискриминация выходцев из Малороссии с этой стороны имела место, сомнению не подлежит. Так, на первых порах детей казачьей старшины недопускали в Шляхетский кадетский корпус, открытый в 1731 г., "поелику-де в Малой России нет дворян".
Действительно, еще в 60-е годы XVIII в. южное дворянство в массе своей не могло предъявить никаких документов в подтверждение "благородного" происхождения, невнятно оправдываясь гибелью семейных архивов во время смут и войн. Правда, после указов 1782 и 1783 г., уравнивавших крестьян и помещиков Малороссии с великорусскими, до ста тысяч малороссийских дворян обзавелись превосходными документами и пышными родословными, но наспех сфабрикованные в Бердичеве, они нередко становились источником скандалов. Сведения эти дошли до Герольдии, она стала придирчива и затруднила доступ в дворянство тем, кто еще не успел туда попасть. Особые строгости начались в 1790 г. В этот период, возможно, и родился общий замысел "Истории Русов", один из важнейших аспектов ее изложения.
Еще одна версия относит время ее написания в 1810 г. и связывает с тогдашними конституционными мечтаниями Императора Александра I. Во всяком случае именно в этот период в среде малороссийского дворянства гуляли толки о прожекте восстановления малороссийского казачества с вожделенными атрибутами былой самостийности. Известно даже, что генерал-губернатор Малороссии кн. Репнин, утвержденный в этой должности в 1816 г., представлял Императорам Александру I и Николаю I меморандумы на эту тему.
Слухи так и остались слухами, но толчок к распространению мифа, о якобы имевшихся в прошлом "вольностях и привилегиях" малороссийского населения, был дан. Еще один дополнительный стимул к тиражированию именно в этот период "История Русов" обрела в масонско-революционной среде, которую она привлекла своей последовательной русофобией, политическим сепаратизмом и легендами о былых "вольностях" (вспомнить хотя бы "думы" Рылеева "Исповедь Наливайко", "Войнаровский" и др.). В качестве "революционного" произведения "История Русов" и получила хождение в рукописных списках до 1825 г.
Полная неразработанность истории Малой России периода польско-литовской оккупации, привлекала к ней внимание и серьезных людей. Ее читали Пушкин, Гоголь. В 1836 г. Пушкин в своем "Современнике" даже опубликовал несколько ее фрагментов. А в 1846 г. "История Русов" была отпечатана в типографии Московского университета с обозначением в качестве автора архиепископа Белорусского Георгия Конисского и на некоторое время обрела статус "исторического" произведения.
Едва ли не первая научная критика ее была предпринята в 1870 г. харьковским профессором Г. Карповым, назвавшим шедевр украинской историософии "политическим памфлетом" и решительно предостерегавшим доверять хотя бы одному приведенному в ней факту[109]. На это, впрочем, мало кто обратил тогда внимания...
* * *
Шли годы. Развитие Русской исторической науки в XIX в., казалось бы, должно привести к полному забвению "Истории Русов", как собрания фантастических небылиц и скверных анекдотов, но не тут-то было: отдельные представители академической науки усиленно принялись придавать вид "достоверности" этому грязному пасквилю на Русский народ. Особенно преуспел в этом направлении Н. И. Костомаров. (18171885).
Отмечая непосредственную связь "Истории Русов" с научными трудами изобретателя "двух народностей", И. И. Ульянов, тем не менее счел возможным признать, что тот "медленно освобождался от духовного плена этого произведения"[110]. Как бы в подтверждение данной мысли сам Костомаров в письме редакции "Вестника Европы" (август 1882) характеризует "Историю Русов" как "мутный источник" и признает, что в ней "много неверности и потому она... распространяла ложные воззрения на прошлое Малороссии". Однако самый поверхностный анализ его монографий, в том числе и самых последних, ясно обнаруживает массу буквальных заимствований как раз из этого "мутного источника".
Мы помним дикое вранье "украинского шедевра" о якобы состоявшихся расправах и казнях в Батурине и Лебедине. Профессор Костомаров, конечно, знает, что батуринско-лебединская эпопея - скверная сказка, страшилка, которой разве что малых детей пугать, но не взрослых дядей, тем более специализирующихся на малороссийской истории и уже в силу этого знающих: все это - чистейшая ложь. Поэтому в своих работах он и не упоминает ни батуринского побоища, ни замученных в Лебедине тысяч. И тем не менее, теряя всякую научную пристойность, живописует "зверства москалей" не менее красочно: "Великорусские офицеры обращались грубо с казаками, били их палками, обрубливали им уши и чинили над ними всяческое поругание. Бедные казаки... находились в постоянном страхе: великорусские люди в то время беспрестанно сновали через малороссийский край то с рекрутами, то с запасами, насиловали оставшихся дома казацких жен и дочерей, забирали и истребляли (а это-то зачем?! - С. Р.) лошадей и домашний скот, и самих даже старшин наделяли побоями".
Понятно, что подтвердить документально свои басни о творимых над малороссами расправах Костомаров не мог, а ссылаться на "мутный источник" не позволяло профессорское достоинство. Поэтому свои лживые домыслы он преподносил в безымянно-гипотетической форме невнятных и маловразумительных "слухов", "известий", "молвы". Так, "говорили (кто? когда? где? - С. Р.) будто у москалей есть намерение выселять людей из Гетманщины на слободы", что, в свою очередь, порождало "слухи о сборе запорожцев на войну против москалей", которые, "разносясь по Гетманщине, находили в народе сочувствие". Или: "Пошли по всей Украине вести, что... шведы не делают жителям ничего дурного, а, напротив, великорусские войска, пришедшие будто защищать край жгут селения, грабят, разоряют жителей, насильно загоняют их в укрепления, понуждают к непривычным работам, бесчестят и ругаются над ними".
Снова мы наталкиваемся на буквальное заимствование из "Истории Русов", для автора которой шведы "приятели, союзники и благодетели", а их нашествие "ничего в себе враждебного не имело". Сочувствие Костомарова тоже на стороне этих милых "скромных путешественников", и он до глубины души возмущен тем приемом, который оказали им Русские: "Современные шведские известия сообщают возмутительные черты обращения русских с неприятелем во все течение Северной войны. Они варварски уродовали попавшихся в руки шведов, не щадили ни безоружных женщин (?), ни стариков (?), ни даже невинных детей (?!), а тех, которых почему-нибудь оставляли в живых, уводили с собою в рабство. Шведы жаловались, что их пленников содержали русские самым жестоким и унизительным образом, а в случае кончины их бросали их тела на съедение собакам и хищным животным" Костомаров Н. Руина. Мазепа. Мазепинцы. Исторические монографии и исследования. М.: "Чарли", 1995, с. 577, 455, 514, 640, 584]. Излишне добавлять, что "шведские известия", на которые ссылается Костомаров, столь же анонимны, как и приведенные выше "вести со всей Украины". А уж откуда в армии Карла XII взялись "женщины, старики и даже невинные дети" одному ему только и известно!..
Впрочем, факты- упрямая вещь и украинствующему профессору постоянно приходилось накладывать узду на свою не в меру буйную фантазию, ведь занявшись производством на свет Божий "исторических монографий", он принужден был считаться с требованиями жанра и приправлять свою безудержную ложь хоть какой-то толикой правды. Конечно, "правдивость" эта носила чисто условный характер и сводилась к тому, что при воспроизведении внешней канвы событий Костомаров как-будто следовал источникам и описывал их в соответствии с реальным ходом дел, но чтобы и эту фактологическую правду читатель воспринимал нужным образом, обильно сдабривал ее авторскими толкованиями, интерпретируя с самостийнической точки зрения.
Весьма показательна в этом плане его оценка мазепинской авантюры. Лживо утверждая, что малороссийское население "не питало привязанности к Русской державе и соединению с москалями", он объясняет отсутствие массовой поддержки гетманской измены тем, что народу "из двух зол надо было выбирать меньшее (вспомним "Историю Русов": "из видимых зол, нас обышедших, избрать меньшее"). Как бы ни тяжело было ему под гнетом московских властей, но он по опыту знал, что гнет польских панов стал бы для него тяжелее".
Таким образом, само понятие "измены" при оценке действий Мазепы теряло смысл: гетман просто допустил ошибку в весьма сложных исторических условиях, но сами действия гетмана были спровоцированы "московским гнетом". Так что именно "Москва" - истинный виновник происшедшего.
А чтобы мысль эта прочнее засела в читательском сознании, сочинитель "двух русских народностей" создает миф о непримиримом, извечном их антагонизме. Создает обычной для него методой циничной, продуманной лжи, привлекая в качестве "источника" все те же одному ему известные "слухи", "вести" и "молву": "Немало сохранилось известий того времени о столкновениях, происходивших в разных местах между малороссийскими жителями и великороссийскими царскими служилыми", "взаимные ссоры нередко кончались кровавою расправою". Вследствие этого "со всех сторон сыпались жалобы на дурное обращение великорусов с малороссиянами", бесконечно росло "раздражение малороссиян против великороссиян" и "во всем малороссийском крае раздавались резкие и враждебные крики против "московского пановання" ... Иезуитски скрытно Костомаров подталкивает читателя к нужному выводу: "кровавые расправы", "раздражение", "враждебные крики" должны, в конце концов, завершиться закономерным итогом - восстанием "угнетенных" против "угнетателей"! Но в этой кульминационной точке творцу "новой реальности" приходилось останавливаться: единственно достойный финал "вражды", разделявшей "две русские народности", или даже отдаленные намеки на таковой, в его распоряжении отсутствовали: мазепинская "эпопея" на него явно не тянула по ничтожности своих участников. А после нее самостийникам и вспомнить было нечего. Малороссийская история в своем самостийническом варианте имела существеннейший пробел. Дело приходилось откладывать на будущее: "Факты, возбуждавшие в народе нерасположение к москалям, не были еще ни столько многочисленны, ни столько сами по себе сильны, чтобы образовать в народе такую вражду, какая могла бы сплотить его ко всеобщему восстанию (!!)"[111]. (Вот так: ни больше, ни меньше!).
Но надежда, как говорится, умирает последней: авось, и наступит тот долгожданный день, когда вся Малороссия поднимется в едином порыве всеобщего антирусского мятежа... Скорее всего, именно об этом мечтал старый и больной профессор, завершая свою последнюю историческую монографию. "Мазепа".
* * *
Характеризуя взгляды Костомарова, И. И. Ульянов полагал, что тот в качестве "украинца" проделал определенную эволюцию, избавившись от самостийнического радикализма, если и не полностью, то по крайней мере в некоторых основных пунктах. "Окончательно порвать с украинизмом, которому они посвятили всю жизнь, ни Кулиш, ни Костомаров не нашли в себе сил, но во всей их поздней деятельности чувствуется стремление исправить грехи молодости, направить поднятое ими движение в русло пристойности и благоразумия". "Вытаскивая из своего ученого мышления одну за другой занозы, вонзившиеся туда в молодости, Костомаров незаметно для себя ощипал все свое национально-украинское оперение. Оставшись украинцем до самой смерти, он тем не менее многое подверг очень строгой ревизии... Под старость он перестает приписывать малороссам несуществовавшую у них враждебность к единому российскому государству, перестает возбуждать и натравливать их на него. Политический национализм представляется ему отныне делом антинародным, разрушающим и коверкающим духовный облик народа" [112].
И. И. Ульянов, безусловно, ошибался.
Цитированная нами выше последняя костомаровская монография "Мазепа" (1882) убедительно доказывает: никаких положительных сдвигов во взглядах "украинца" Костомарова не произошло. И в конце жизни все его оценки и выводы вдохновлялись антирусским пафосом "мутного источника", идеологические принципы которого он последовательно внедрял под видом "чистой науки" в души и умы современников.
Не расстался он и со своим "национально-украинским оперением": работа о Мазепе - кульминационный момент в обосновании им политической доктрины самостийничества, доказательства существования отдельного "украинского народа", не имеющего ничего общего с Русскими.
С этой точки зрения она - достойный венец академической деятельности Костомарова, который в качестве ученого все свои усилия сосредоточил на украинизации малороссийской истории и для достижения поставленной цели не брезговал любыми средствами, в том числе и самыми грязными.
Одним из главных приемов, используемых Костомаровым в этих целях, являлась умышленная терминологическая путаница, когда одни и те же явления одновременно описывались и как "русские", и как "украинские". Документально зафиксированная этническая принадлежность населения Малороссии к Русскому Народу историком открыто сомнению не подвергалась, но умышленно размывалась использованием в отношении его множества наименований. Так, уже на первых страницах книги о Малороссийкой войне (16481654), он предупреждает, что речь в ней пойдет о народе, называемом "малоруссами, украинцами, черкасами, хохлами, русинами и просто русскими". [113]
