Архив форума домика "Изба-читальня"

Дель Торо Гильермо, Хоган Чак - Штамм. Начало


Серия: Штамм

Номер книги в серии: 1

Аннотация: ... В аэропорту Нью-Йорка совершает посадку трансатлантический лайнер. Все пассажиры мертвы, и единственное, что царит на борту, - это Тьма. В дальнейшем пассажиры оживают, только это уже не люди, а исчадия ада, беспощадные зомби - жуткий кровожадный и кровососущий вирус в человеческом обличье, уничтожающий все живое...
Борьба со Злом будет страшной и непримиримой, книга полна откровенного ужаса, и в то же время это очень человеческая история, рисующая отважных и сопротивляющихся людей в самой отчаянной ситуации - перед лицом всепланетной гибели.
Скачать книгу (693. 7Kb)
Автор: Дель Торо Гильермо, Хоган Чак

Серия: Штамм

Номер книги в серии: 1

Аннотация: ... В аэропорту Нью-Йорка совершает посадку трансатлантический лайнер. Все пассажиры мертвы, и единственное, что царит на борту, - это Тьма. В дальнейшем пассажиры оживают, но.....

Не читала, но большинство хвалят.

Как то я с повтором ухитрилась:))

книга ужасов, а именно о такой книге идет речь, да? - явно проигрывает любому фильму ужасов... неужели есть именно те, кто выберет читать такую книгу, а не смотреть фильм???

книга чем-то напоминает сюжет фильма "Чужие"....
с фильма "Чужие" - я ушла из кинотеатра... - слишком страшно было... :))

библиотеке.
Ещё добавила Т Герритсен, Акунина и Лукьяненко.
"Весь мир театр" Акунина очень понравился.
Герритсен тож хороша... люблю почитать кровожадненького:)).

Для меня фильм и книга, вещи абсолютно разные: книга стимулирует моё воображение, и именно оно рождает образы, а фильм я уже смотрю как факт визуально-исполненного воображения кого то.
Я ОЧЕНЬ люблю кинематограф и ОБОЖАЮ читать, но не сравнивая.
Кстати фильмы, по любимым мной книгам почти всегда не нравятся именно из-за не совпадения образов.
Так что выбор посмотреть или почитать, наверно зависит от многого.....

немного кинематографично написано, кину быть, однозначно..)
тема избитая, но подано оригинально.. жду продолжения

Чем пахнет мужчина, знакомый едва?
Шампанским. Прогулкой. Цветочной пыльцой.
И кругом от этих мужчин голова,
Так пахнущих утром, зарей и росой.

Чем пахнет мужчина, идущий на штурм?
Идеями. Ужином. Клубом. Дарами.
Прибоем, несущим прохладу и шум,
Обещанным солнцем в нагрудном кармане.

Чем пахнет мужчина, согревший постель?
Доверием, силой и слабостью сразу.
Мелодией той, что играет свирель,
И ласковым сумраком в смеси с экстазом.

Чем пахнет мужчина, желанный лишь мной?
Бассейном из роз с тишиною на дне,
Надеждой, теплом, пеньем птиц и мечтой,
И страхом потери, пришедшим во сне.

Чем пахнет мужчина, достойный меня?
Надежностью. Верностью. Пылом и страстью.
Любовью, разлитой за неба края,
И круглыми сутками полного счастья...

я давно не попадала под такое сильное поэтическое очарование...
у нее много замечательных стихов

Взорвать свою душу,
Её уничтожить,
Желая разрушить,
Не просто встревожить,
Чтоб камня на камне,
От чувств не оставить,
Ведь черные ставни
Уже не спасают.
Сбегала догнали,
Закрылась открыли,
Грубила прощали,
Обманы забыли.
Куда мне деваться?
У чувств я рабыня...
Осталось дождаться,
Чтоб просто остыли???
Любовь как наркотик:
Нирвана и ломка,
То боль, то в полете,
То тихо, то громко.
Взорвать, однозначно!!!
Чтоб сердце не слушать,
Чтоб знать неудачно,
Чтоб пламенем в душу.
И выжечь до черни,
И присно, и ныне
Твой образ бессмертный
И яркое имя.
Любовь уничтожить,
Себя лишь спасая....
Жить как она может,
Меня разрушая???

Прогони меня от себя.
Я сама не могу решиться.
Хоть и знаю, что я твоя
Перечитанная страница...
Я сама не могу уйти.
Я привязана чувством крепко...
Ты давно ведь уже в пути,
А я так напоследок, редко...
Обруби эту песню сам.
Я на грани исчезновенья.
Благодарная небесам
За тебя... и твоё терпенье...
Исключи, замолчи, сломай,
Ты ведь как это сделать - знаешь!
Только сердце моё отдай,
Слишком долго уже играешь...

От добра добра не ищут.
Не надейся, не найдешь.
Все пути разлукой дышат,
Ты сейчас по ним уйдешь.
Растворишься в искрах света,
И рассеешься вдали.
Говорят, Любовь планета,
Не дотянешься с Земли...
От добра добра не ищут.
Убедиться сам хотел.
Кто-то вышел третьим-лишним.
Кто-то жизнь сломать успел.
Жгут огнем каленой лавы
Строчки писем, смс...
Мы с тобою были парой.
Я теперь одна. Мой крест?
Ты, как видно, и не понял,
Что уже другой сезон.
Интересно, а погони
За любовью это сон?
На душе скребутся мыши,
Как ты в прошлом запоздал!!
От добра добра не ищут.
Ну, а ты искал, искал...



такое впечатление, что романы она заводила с мужчинами этого сайта... :)

Дима Горчев умер.. кто не знаком с его творчеством, очень рекомендую

О влюблённых

Любовь - это очень прекрасное чувство.
Когда человек влюблённый, это чувство захватывает его целиком, без остатка. Он запросто продаст Родину, отца родного, мать-старушку; он украдёт, зарежет, подожжёт, и даже сам не сообразит, чего наделал.
Со стороны влюблённые производят неприятное впечатление.
Оставишь их одних на пять минут, кофе поставишь, вернёшься - а они уже на пол свалились. Или сидят, но рожи красные, глаза выпученные и языки мокрые. И сопят.
Влюблённые вообще много сопят, чмокают и хлюпают. Из них все время что-то течёт. Если влюблённых сдуру положить спать на новую простыню, они её так изгваздают, что только выбросить.
Если влюблённый один, то у него есть Предмет Любви.
Если Предмет Любви по легкомыслию впустит такого влюблённого хотя бы на пять сантиметров внутрь, он тут же там располагается, как маршал Рокоссовский в немецком городе, вводит комендантский час и расстрел на месте, берёт под контроль внутреннюю секрецию и месячный цикл. При этом он редко оставляет потомство, потому что всё время спрашивает: "Тебе хорошо? А как тебе хорошо? Как в прошлый раз или по-другому? А как по-другому?"
Зато когда влюблённого оттуда прогоняют, он немедленно режет вены и выпрыгивает в окошко. Звонит через два часа в жопу пьяный и посылает начлен. Через две минуты опять звонит, просит прощения и плачет. Такие влюблённые вообще много плачут, шмыгают носом и голос у них срывается.
Одинокого влюблённого на улице видно за километр: голова у него трясётся, потому что газом травился, но выжил; идёт он раскорякой, потому что в окошко прыгал, но за сучок зацепился и мошонку порвал. А на вены его вообще лучше не смотреть - фарш магазинный, а не вены. Но при этом бодрый: глаза горят, облизывается, потому что как раз идёт Выяснять Отношения. Он перед этим всю ночь Предмету Страсти по телефону звонил, двадцать четыре раза по сто двенадцать гудков, а теперь торопится в дверь тарабанить, чтобы задавать Вопросы. Вопросы у него такие: "Ты думаешь, я ничего не понимаю?", "Почему ты не хочешь меня понять?" и "Что с тобой происходит?".
Ещё он говорит: "Если я тебе надоел, то ты так и скажи" и "Я могу уйти хоть сейчас, но мне небезразлична твоя судьба". Ответов он никаких не слушает, потому что и так их все знает.
А ещё иногда он напишет стишок и всем показывает, стыда у них вообще никакого нет.
В целом же, влюблённые - милые и полезные существа. о них слагают песни и пишут книги. Чучело влюблённого с телефонной трубкой в руке легко может украсить экспозицию любого краеведческого музея, хоть в Бугульме, хоть в Абакане.
И если вам незнакомо это самое прекрасное из чувств, вас это не украшает.
К сожалению, вы - примитивное убогое существо, мало чем отличающееся от виноградной улитки или древесного гриба. На вас даже смотреть противно, не то, что разговаривать.
До свидания.

не могу без улыбки читать..)

я вчера узнал. очень жалко. как не вовремя... столько бы еще написал. и вообще светлая личность, я пару раз был на его чтениях.

Грустно об этом говорить, но, думаю, он умер от тоски. Тоскливое время на дворе... В его прозе последних лет было слишком много одиночества. Она очень иронична, его проза, за что мне и нравится. Но это была ирония безнадежности, как в миниатюре про Перельмана два дня назад. Не удивлюсь, если Валентина Ивановна через пару дней заявит, что он был ее любимым писателем. (Помню ее предвыборную листовку, на Невском вручили, где говорилось, что ее любимый композитор, - Сергей Курехин). Тоскливое время...

это ж мой любимый писатель... был
именно его книгу я брала с собой в больницу
именно его книгу я брала, когда думала, что умираю и схожу с ума
именно его книга мне помогала выжить...

прочитала... и Виктор Ерофеев стал даже как-то роднее что-ли...)

Где-то в начале 1990-х годов я познакомился в Америке, на вилле в штате Коннектикут, с легендарной возлюбленной Маяковского Татьяной Яковлевой. Высокая, сухая, красивая восьмидесятилетняя старуха была замужем за главным редактором американского журнала "Вог" Алексом Либерманом, и по уэкендам имела возможность принимать дома всю модную и интеллектуальную элиту Нью-Йорка. Они обожали Бродского, и по Америке кружили слухи, что именно они организовали ему Нобелевскую премию.

Татьяна считала Бродского умнее Маяковского, по крайней мере так она мне говорила, но зато по остроумию, на ее взгляд, Маяковский был непобедим. Красавица-старуха отличалась резкими суждениями, отчетливым интересом к сексу, к черной икре с шампанским и к итальянской культуре. У нее была дочь-писательница и зять-художник. Они любили вечную Россию - без всяких мелких временных подробностей. Они заблаговременно попросили меня съездить с ними во Владимир и Суздаль.

Мы находились в переписке всю зиму, и наконец, в начале мая следующего года встретились в Москве у подъезда гостиницы "Националь". Я все подготовил. Связался с владимирским писателем Толей Гавриловым, который писал хорошую прозу и работал почтальоном. Он обещал достойную встречу. Мы приехали во Владимир на черной интуристовской "Волге" к вечеру с трехчасовым опозданием. Мобильных телефонов в ту пору не было, и верный витязь владимирской литератуты простоял все это время на майском северном ветру у въезда в город при дорожной табличке "Владимир". Я не знаю ничего более смиренного, чем русское гостеприимство.

Мы пришли в его скромное советское жилище и сели за стол, который ломился от вкусной домашней еды. Американцы держали диету и почти ничего демонстративно не ели, чем повергли хозяев в первобытный ужас. Из уважения к дому они выпили по чуть-чуть водки, раскраснелись от этой минимальной дозы и попросились в заказанную ими гостиницу в Суздаль, ссылаясь на усталость, которая накатила на них после долгой двухсоткиллометровой дороги. Американец был художником-абстракционистом, Татьянина дочь - феминистской писательницей.
- Ты поедешь с нами в гостиницу? - спросили они меня.
- Я еще немножко посижу...
Я с облегчением расстался с ними.
Оживившись, мы отправились с Гавриловым в подвальный клуб на мою запланированную встречу c местной интеллегенцией. Он взял с собой целый рюкзак водки и одну бутылку армянского конька для меня как для специального гостя. В подвальном клубе я прочитал свои рассказы - местная писательская интеллигенция в размере пятнадцати человек под мои рассказы осушила весь рюкзак и наполнилась неподдельным интересом к смыслу жизни.

В нашей интеллигенции так было заведено - это касалось как Москвы, так и провинции. Смысл жизни нельзя понять всухую - чем больше ты пьешь, тем яснее видишь горизонты своей жизни, чем бессмысленнее твое бормотание, тем осмысленнее твое существование. Водка выводила писателей за казенные пределы советского бытия, бутылка даже по своей форме напоминала им космическую ракету, на которой можно улететь в космос и перевести дух. Космос и водка делали одно дело - тело становилось невесомым. С послевоенных времен писатели высоко несли знамя русского пьянства. Пили либералы и стукачи, бездари и гении. Пил с размахом Твардовский. Пил на широкую ногу Шолохов. Пил главный писатель страны Фадеев - напивался до чертиков. Пил лучший писатель страны - Андрей Платонов. Стареющая Ахматова тоже увлекалась водкой.

Шестидесятники - дети хрущевской оттепели - продолжили дело отцов-основателей советской литературы. Центральный Дом Литераторов в Москве недаром звали "кабаком". Там можно было встретить кумиров, не стоящих на ногах. Пьянство считалось высокой маркой, отличительным знаком свободы и протеста. Никто не стеснялся его. Я помню, как я гордился тем, что тащил на себе по лестнице вверх в писательском доме возле метро "Аэропорт" своего прозаического покровителя. Потом он резко бросил пить - стал бегать и долго бегал. Но многие другие, кто выжил, пропили всю жизнь напролет. Я помню пьяные угары и пьяные драки на шикарных чердаках в центре Москвы, в мастерских художников, на дачах в Переделкине. Водку глушили - писали стихи. С похмелья. Или поэму "Москва - Петушки" - это был тоже владимирский человек. Веничка написал немного, по сравнению с Мольером, который прожил такую же короткую жизнь. Но достаточно для того, чтобы определиться со смыслом жизни.

Закончив мой концерт, мы с писателями двинулись в сторону дома писателя-почтальона доедать роскошное угощение. Именно там завязался задушевный разговор - а другой разговор под водку и не завязывается. Владимирские писатели, распотрошив рюкзак водки на пятнадцать человек, были еще вполне трезвыми. Кто-то побежал в магазин. Накупили горы бутылок. Пора было садиться за стол, но стол был маленький, стояли вокруг него, ели салаты и пили.

Сначала еще не пьяная владимирская интеллигенция взялась объяснять мне, что Владимир - самый говеннейший город на свете, что в нем всегда жили бессмысленные люди - ямщики да проститутки - и надо сделать все, чтобы уехать из этого города и никогда-никогда сюда не возвращаться. Мне было даже сказано, что я напрасно сюда приехал, что во Владимире нормальному человеку делать нечего, что сюда ездят только туристы - на показуху. Когда я заметил, что все-таки здесь есть и соборы, и фрески с иконами, на меня замахали вилками, с вилок на меня полетели мелкие ядра зеленого горошка - да что вы придумываете! - все это было давно, при царе-горохе. Немедленно всем вон из Владимира!

Мы выпили за это и стали пить дальше. Мы пили за тех, кто всегда пил, за Веничку и других замечательных писателей, за Андрея Платонова, за прозу и поэзию вообще.

Где-то в третьем часу ночи, когда горошек катался по полу, а люди немного шатались в полутьме, владимирские интеллигенты снова вырулили на тему своего родного города. Вместе и по отдельности они с необыкновенной страстью стали уверять меня в том, что лучше Владимира - нет города на всем свете. Река Клязьма - прекрасная река. Не хуже Волги, но гораздо лучше Днепра! А какие у нас камыши! А каков орнамент Владимирского собора! А какие лихие были наши ямщики! Они летали по всей стране! На тройках с бубенцами! А какие бабы - кустодиевские, шикарные женщины! Почему ты не приедешь во Владимир и не поселишься тут навсегда? - спрашивали меня мои новые друзья. - Только здесь можно по-настоящему писать. Бросай свою глупую Москву - приезжай к нам, у нас весело!

Я пообещал приехать навсегда.

Мы выпили за лучший город на свете - на настоящую столицу святой Руси. Мы выпили русской водки за счастье жить на владимирской земле. Мы выпили и стали пить дальше. Мы пили за моего однофамильца. Мы пили за Андрея Платонова.

За занавесками гуляли серые утренние облака. Было около шести. Водка еще была - но уже ее было мало. Пустые бутылки катались по полу. На них натыкались, падали, но почти все удачно вставали. Какая-то молодая владимирская переводчица с английского приглашала меня на белый танец, который нам с ней дался с трудом. Потом все сгрудились вокруг стола в предчувствии скорого посошка. Речь снова пошла о Владимире.

Мои новые друзья в один голос заявили, что Владимир - самый говеннейший город на Земле! Надо отсюда валить. Я уеду в Америку, - сказала переводчица. Остальные поддержали ее. Мы выпили за то, что надо отсюда валить. Мы осудили меня за то, что я приехал в этой больной город, что мне не надо было здесь появляться, делать городу рекламу среди американцев. Виктор, зачем? Я неуклюже объяснялся. Мы снова выпили за то, что отсюда надо валить.

И они стали валить - из гостеприимного дома. Они валили - а я остался. И переводчица тоже осталась, чтобы помочь хозяйке убрать пустые бутылки. Я отправился в ванную, взглянул на себя, удивился. Я подумал, держась за раковину: интересно, в какой момент мои новые друзья говорили правду о Владимире? В первый раз - когда были еще трезвы? Во второй - полупьяными? Или в третий предутренний час? Вот ведь водочная душа! Она не знает мещанского постоянства! Она свободно гуляет между "да" и "нет", между страхами и бесстрашием! Какие ценности сохранить, какие - выбросить? И что же наконец значит этот город Владимир? Святая Русь, ямщики, прститутки, "Москва - Петушки"?

В ванную пролезла молодая переводчика.
- Там пришли.
- Кто?
- Интуристовский шофер. Хочет вести тебя к американцам.
Я рассеянно посмотрел на нее.
- Скажи: меня нет, - предложил я переводчице. - Меня нет. Пошли спать.

С американцами я встретился в Суздале уже под вечер. Я просил у них прощения, они сделали вид, что простили, но потом мы уже никогда больше не встретились.

к Виктору Ерофееву?
есть почитатели этого писателя?

в начале 90-х, просочился гад

а где именно ты его не помнишь?
а что именно ты в нем не помнишь???

я там тоже бухал активно в это время, в литературных кругах разумеется.

да ладно! а кого помнишь?

мой литературный круг тогда состоял из двух месных поэтов-собутыльников. всё.

СБЫЛАСЬ МЕЧТА ИДИОТИКА


Так выглядит обложка нового издания книги


После краха моего космического проекта я еще некоторое время увлекался астрономией, поражая лифтерш во дворе названиями звезд Антарес и Бетельгейзе и пытаясь собрать из старых бабушкиных очков телескоп. Но стекла, вставленные в скрученную из картона трубку, не позволили мне разглядеть на Луне Море Спокойствия, а восторженные лифтерши после пяти минут общения с бабушкой стали называть меня сраным Галилеем и потеряли к звездам всяческий интерес. Нужно было искать другой жизненный путь, и я снова обратился к любимым томам детской энциклопедии.

Будь у меня под рукой все десять книг, я бы мог стать историком, физиком или биологом, но два тома ограничивали мой выбор звездным небом, земными недрами и машиностроением, поэтому, отбросив навсегда мир небесных тел, я решил стать геологом и построить вездеход для дальних путешествий.

Снова закипела работа над чертежами.

Проект гусеничного электровездехода, в кузове которого был жилой дом с кроватью и раковиной, я осуществлял половину лета. Мы с Борькой устроили во дворе за гаражами тайник и притащили туда из МАДИ множество разных деталей. По мере того как возвышалась их груда, росла наша уверенность в будущем вездехода и крепла наша дружба. В МАДИ мы лазали теперь не просто так, а чтобы набрать деталей и приблизиться к цели; по телефону болтали не о ерунде, а о том, что приключится с нами в пути, когда мы поедем к тянь-шаньским ущельям добывать драгоценные камни.


Павел Санаев: Ну надо же, каким я хулиганом был, оказывается!


Мы тащили из МАДИ гигантские болты, обода от мотоциклетных колес, разбитые аккумуляторы, бублики старых воздушных фильтров, спидометры, шестеренки, и нам казалось, что чем больше мы притащим, тем реальнее станет наш вездеход.

Он словно соберется сам собой, когда количество принесенных деталей превысит некую массу. Когда до этой массы оставалось совсем немного, Борька меня предал.

- Знаешь, все это фигня, - сказал он, пиная ногой мотоциклетные обода. - Я рассказал про все маме, чтобы она меня с тобой отпустила в Тянь-Шань. Она сказала, что настоящий вездеход мы сейчас не построим. Только действующую модель, если пойдем в кружок юных техников. Я во Дворец пионеров записался на "Белорусской". Пойдешь?

Такого коварства я от Борьки не ждал! Бросить меня, когда до исполнения мечты оставалось собрать сотню-другую железок?! Мы вдребезги разругались, и я заявил, что построю настоящий вездеход назло ему, его маме и своей бабушке. А еще построю действующую модель, которую у всех троих разломаю на голове. Борька обиделся и перестал со мной разговаривать. Через несколько дней мы помирились, но проект вездехода был забыт навсегда. После истории с цементом лазать в МАДИ без Борьки я очень боялся.

Забросив идею вездехода, я не оставил увлечения геологией. Да и как было его оставлять, когда других томов энциклопедии у меня все равно не было? Я полистал страницы и нашел таблички, с помощью которых по блеску, твердости, излому и другим свойствам можно было определить, какой камень попал в руки.

"А почему не узнать, что за минералы валяются у нас во дворе?" - подумал я.

Набрав в песочнице два десятка разных камней, я принес их домой и стал определять по таблице.

Твердость, излом и цвет первого минерала указывали, что передо мной нефелин. Сомнение вызывало лишь то, что камень не имел присущего нефелину жирного блеска. Но название мне нравилось, и недостающий блеск я придал камешку с помощью сливочного масла. Потом я смастерил подставку, обклеив спичечный коробок белой бумагой, и сделал аккуратную этикетку. В графе "Предполагаемое название" было красиво написано "Нефелин", а в графе "Место взятия образца" еще красивее выведено "г. Москва, песочница во дворе у забора". С этой этикеткой на белой прямоугольной подставочке мой нефелин смотрелся настоящим геологическим экспонатом. Я полюбовался на него и принялся определять другие камни.

Вторым номером в моей коллекции оказался гранат. Я не мог поверить, что в дворовой песочнице запросто лежат такие дорогие самоцветы, но снова и снова, подставляя свойства маленького красного камешка в таблицу, убеждался, что передо мной именно гранат и ничто иное. Потом я обнаружил среди набранных камней горный хрусталь, пиролюзит, базальт, киноварь, карналлит, самородную серу и торф, который после более детального рассмотрения был с уверенностью переименован мной в асбест. Остальные камни оказались никчемными кусками безродных булыжников, которые я без сожаления выбросил. Остаток дня я мастерил новые подставки, и к вечеру моя небольшая коллекция выстроилась на книжной полке, сверкая гранями образцов и ослепляя белизной этикеток.

Единственное, что не нравилось мне в ней, так это однообразие графы "Место взятия образца". На каждой этикетке значилось "г. Москва, песочница во дворе у забора". Я стал думать, как разнообразить это, снова полистал страницы энциклопедии и увидел картинку "Как правильно прикреплять геологический молоток к поясу".


Павел Санаев (слева) на даче с мамой Еленой Санаевой и отчимом Роланом Быковым.



Меня тут же осенило. Вырезав из клеенчатой обложки учебника специальную лямку, как было показано на рисунке, я прикрепил с ее помощью к поясу обычный дедушкин молоток и бросился во двор, точно зная, где мне теперь добывать образцы минералов и как. Борькина мама увидела меня около лифта и в тот вечер не выпустила Борьку на улицу. Наверное, вспомнила нашу недавнюю ссору, увидела у меня в глазах блеск, на поясе молоток и решила не рисковать.

Выскочив во двор, я отцепил молоток и принялся яростно колотить им по тротуарному бордюру. Как я ожидал, под верхним гладким слоем обнаружилось много вкрапленных в серый монолит цветных камешков. Минералы! Я стал отбивать их молотком и складывать в большой пакет. Из двух метров разбитого бордюра я добыл андрадит, маггемит, торианит и галотрихит, который непонятно чем отличался от галлуазита. Хотя названия новых камней звучали как названия каких-то ужасных болезней, я радостно добавил их в коллекцию и таким образом довел количество экспонатов до двенадцати.

"Как же красиво получилось, - думал я, вырезая из бумаги последнюю этикетку для гуллуазита-галотрихита. - Увидит кто-нибудь такую коллекцию, сразу поймет, что перед ним серьезный, знающий коллекционер, геолог".

Мою коллекцию увидел не кто-нибудь, а бабушка. Она не поняла, что перед ней серьезный коллекционер, и спросила, что это за дрянь и где я ее набрал.

- Баба, это не дрянь. Это нефелин - масляный камень. Видишь, жирный, он всегда такой, - стал объяснять я, забыв, что сам намазал свой экспонат маслом.

- Выбрось немедленно! - потребовала бабушка. - У тебя аллергия на нафталин. Стой, сама выкину! Не трогай его.

- Баба, это не нафталин, это - минерал! На минералы нет аллергии! - закричал я, загораживая свою коллекцию.

Прежний опыт посвящения бабушки в свои увлечения ничему не научил меня. Я с жаром рассказал ей про свою мечту стать геологом и в подкрепление слов показал, как правильно прикреплять к поясу молоток.

- Кретин ты, а не геолог, - разозлилась бабушка. - Геологи все здоровые мужики, а ты - дистрофик. Тебя любой геолог засунет за пояс так, как ты этот молоток засунул. Отцепи сейчас же, а то отцеплю сама и наколю от твоей головы минералов на две коллекции. Зачем ты его присобачил?

- Я им галотрихит в бордюре добыл.

- Ненавистный проклятый кретин, сволочь! - завопила бабушка. - Там можно добыть и галотрихит, и столбняк, и синегнойную палочку! Сколько раз говорила, не смей ковыряться в земле! В бордюрах крысы роют норы! Они разносят чуму и оспу.

- Там не было нор, баба. Бордюр очень твердый. Как в нем рыть? - возразил я.

- Болван! У крыс такие зубы, что они грызут камень, как бумагу. Это счастье, что не было нор, а то бы высунулась и полруки отхватила.

- У меня молоток, она бы испугалась.

- Отхватила бы вместе с молотком! Крысы ничего не боятся. У дяди Юры Саруханова собаку на даче сожрали вместе с ошейником и с цепью. И конуру бы сгрызли, если бы он не выскочил с ружьем.

В моем воображении возникли страшные твари с огромной пастью и неизвестный мне дядя Юра. Крысы разбегались от его ружья, гремя животами, в которых были куски цепи от съеденной собаки.

- Иди в ванную, мой руки с мылом, с содой, три пемзой. Мало ли, что нор не было. Могли засыпаться, а инфекция осталась.

Я вымыл руки, но пемзы и соды бабушке показалось мало, и она протерла мне каждый палец спиртом. Потом она выбросила всю мою коллекцию в мусоропровод вместе с подставками, этикетками и молотком и стала дезинфицировать руки сама.

- Вот же кретина Бог послал в наказание! - приговаривала она, протирая спиртом ладони. - То ракеты, то взрывы, то бульники... Когда это кончится, Господи? Что он еще выдумает? Гиперболоид?

Бабушка почти угадала. Фильм "Крах инженера Гарина", который как раз показывали тогда по телевизору, произвел на меня огромное впечатление...

готовить Вы не умеешь...

Поздравляю! С прочтением. Мечта идиота -это в сущности просто жизнь!