Из великого множества печатных слов, способных внушить испуг одним своим звучанием, слово "пожар", кажется, горделиво шагает в одном ряду со словами "война" и "смерть", не сильно уступая им по степени содержащегося в них страшного смысла. До середины прошлого века "пожар" лишь иногда уступал черноё первенство "войне", и не дай вам Бог когда-нибудь называться "пожарником" или "погорельцем", как, впрочем, не дай нам Бог пережить ещё одну войну.Первый раз мне довелось видеть пожар ещё в детстве, и я на всю жизнь запомнил лица погорельцев и жуткий лай ошалевшей собачонки, прикованной к горящему дому цепью. Через годы, когда наш студенческий стройотряд работал под Салехардом, далёкий детский страх вспыхнул с новой силой, ослепляя глаза адским пламенем, пожиравшим Души и дома. Увиденное никогда не уходило из моей памяти, и слово "пожар" навсегда поселилось в моём сознании, неминуемо означая бесконечное горе людей, переживших пожар, и ужас видевших его вблизи. Ничто не могло, и не должно было изменить в моём сознании порядок, установленный словом "пожар", и тем более, нарушить его столь неожиданно вызывающим способом, уступив место понятиям и явлениям, несовместимым с его устрашающей сутью. Как это случилось, я с удовольствием поведаю и вам.
Заканчивался второй год моего проживания в Греции, где я оказался почти случайно, и где мне пришлось вновь налаживать свою жизнь во всех известных её формах. Прошло уже два месяца, как я настойчиво осваивал работу фрахтового брокера в судоходной компании, расположившейся в одном из многочисленных зданий вблизи Пирейского порта. Из моего окна на втором этаже было видно только противоположную узкую улочку, на которой разместилась жилая часть суетливого Пирея, где на заставленных цветами террасах пирейцы любят похлебывать кофе, и взирать на окружающий и привычный им мир с постоянным любопытством, словно ожидая какого-нибудь чуда.
Солнечный, как, пожалуй, все дни в греческом году, тот ранний апрельский день отпраздновал полдень салютом солнечных зайчиков в окна, как вдруг улицу наполнили людские крики, и все мои коллеги метнулись к окнам, распахнули их и немедленно стали участниками уличного концерта. Я немедля присоединился к группе зрителей, больше из соображения коллективизма: человек я был новый, и проводить видимую черту отличия от остальных было бы недальновидно. Протиснувшись к открытому окну, я взглянул вверх и вдруг почувствовал, как стала остывать моя кровь от осознания того, что происходило!
На верхнем этаже пятиэтажного дома, как из пароходной трубы, валил чёрный дым; а на террасе дымящейся квартиры стоял человек, и заунывно орал что-то стоящим внизу людям, которых к тому моменту собралось с несколько десятков. Из слышимых обсуждений я понял, что человек не может открыть нижнюю входную дверь, которую заклинил электронный замок, и что все ждут полицию и пожарных. Из толпы летели всевозможные советы и подбадривающие возгласы. Оглядевшись, я заметил, что из всех окон торчат головы, и многие из них активно участвуют, наравне с толпой на улице, в агитационном процессе, направленном на успокоение орущего погорельца - толстого мужичка в почерневшей майке, с взъерошенной шевелюрой густых волос вокруг круглой залысины.
Было такое ощущение, что мужичок нисколько не озабочен борьбой за свою жизнь, а скорее, упивается всеобщим к нему вниманием и участием: он как-то театрально размахивал руками, хватал себя за голову и заунывно орал что-то бурлящей толпе, периодически убегал в сторону дымящейся части его квартиры, совершенно исчезая из вида, вновь выбегал на террасу, и вновь орал. К моему удивлению, всё видимоё у меня не вызывало ни страха, ни даже опасения за жизнь несчастного толстячка в грязной майке: меня больше увлекала реакция окружающих, которую я никак не мог понять, и которая никак не совпадала с известной мне формой поведения на пожаре!
На нижнем, под дымящейся квартирой, балконе показался другой мужичок; увидев толпу внизу, он стал интересоваться причиной сбора, и только потом задрал голову наверх и увидел своего соседа. Что примечательно, для начала он громко поздоровался с закопчённым горемыкой, из чего все узнали, что "копчёного" звали Йорго (Георгий по-нашему). Они ещё о чём-то громко поговорили при полном молчании зрителей и видимо, мужичёк снизу, в желании подбодрить своего соседа, сказал какую-то шутку, потому как и толпа снизу, и всё наше здание грохнуло хохотом.
Послышалась полицейская сирена, стихла, и через минуту к толпе присоединились несколько полицейских щёголей, в красивой форме с белыми ремнями и белых перчатках. Люди наперебой стали вводить вновь прибывших в "курс дела", что сопровождалось одновременным, словно по команде, задиранием голов вверх. Старший из полицейских, быстрее всех оценив ситуацию, что-то прокричал в рацию, затем поднял голову вверх и громко поинтересовался, как себя чувствует господин Йорго, который все это время терпеливо ждал конца процесса осведомления полицейских.
Дым по-прежнему взмывал вверх, а Йорго кричал вниз, что хочет пить, но войти в дом боится. Эта его жалоба дала импульс новым бурным обсуждениям на всех уровнях; ситуацию попробовал исправить сосед снизу, который появился на своём балконе с пластиковой бутылкой воды: он перевалился через перила и метнул бутылку вверх, но она, не достигнув рук жаждущего, упала вниз, на что народ разразился массой дельных советов о том, как нужно бросать бутылки. Где-то в стороне послышалась пожарная сирена, но даже спустя несколько минут машина так и не появилась, зато появился весь пожарный расчёт: оказалось, что из-за припаркованных машин пожарные не могут протиснуться к дому, где их ждет копчёный Йорго.
Пожарный расчёт счёл своим долгом в первую очередь поприветствовать полицейских; обнаружились близкие знакомства или, возможно, родственные связи, поскольку приветственные речи состояли из большего количества вопросов-ответов, нежели принято при первом знакомстве; слышались вопросы о здоровье семьи, родственников, о знакомых и детях. Видны были приветливые улыбающиеся лица пожарных, полицейских и многочисленных зевак-прохожих. Мальчики-официанты из кафе на улице стали бойко бегать среди народа, разнося кофе, воду и прохладительные напитки. К толпе на улице постоянно примыкали всё новые зрители, которых, посвящённые в происходящее таинство быстро принимали в свои ряды, и посвящали в "пожарасозерцатели". Глядя на "праздник" на улице, люди из нашего офиса тоже потянулись вниз за кофе, и вскоре у окна стоял ароматный кофейный запах, и народ спокойно, как полагается, за чашкой кофе, обсуждал дальнейший ход возможных событий.
Нижнюю входную дверь, наконец, удалось открыть, и несколько пожарных, надев маски, исчезли в чреве дымящегося дома, неся на себе огнетушители. Наступили долгие минуты томительного и, главное, скучного ожидания дальнейшего развития событий. Вскоре, под звуки торжественной сирены протиснулась "скорая помощь", из неё вышли два санитара, и получив полный отчёт о происходящем, заказали себе кофе. Через десять минут томительного ожидания, к всеобщей величайшей радости, в сопровождении одного пожарного, держа в обеих руках по чемодану, явился сам Йорго! Его небритого лица не было видно, как не было видно и залысины на макушке, поскольку весь он был обильно покрыт чёрной сажей, но народ ликовал! Со всех сторон раздались дружные аплодисменты, все стоявшие внизу пробивались к спасенному, и тепло поздравляли его со счастливым исходом. Грязный и расчувствованный погорелец благодарил людей за участие, затем, решив совсем дать волю чувствам, сел на ступеньки мраморной парадной лестницы, и горько заплакал. Было видно, как несколько десятков рук потянулись к лицам вытирать слёзы искреннего сочувствия...
