отчего-то вспомнилось, как я, двенадцатилетний, упросил папу в тверских Грампластах купить пластинку группы "Мастер". Папа попросил продавца поставить диск, морщась, послушал с полминуты и спросил - Сережа, это то, что ты хочешь? О, я хотел. И папа отчего-то купил. Хотя совершенно не в его правилах было проплачивать столь очевидные заебы любимого чада. Может, этим и памятно?
Назавтра в школе я подошел к одному из непризнанных лидеров класса, - а кто ж его, шпанюгу и оторву, признает лидером, - и, крепя в зобу дыхание, спросил: что, Макс, "Мастер" - это зыковски? Ниче так, - выдержав увесистую паузу, признал Макс.
Пацаны посмотрели на меня другими глазами. Трехрублевая пластинка открыла мне, книжному мальчику, дорогу в полусвет школьного дна. Я научился курить и драться, и в полгода доигрался до детской комнаты милиции. Доигрался б и до колонии, но спасли мамины связи.
С тех пор прошло чуть не пятнадцать лет. Жизнь играла со мной, а я играл с жизнью. Я работал лесорубом и дизайнером, навсегда уходил из дома и насовсем возвращался домой, барабанил рок-н-ролл и практиковал гоп-стоп, отстаивал свое мнение на межвузовских конференциях и в кругу героиновых наркош, хоронил друзей и приобретал врагов.
Крутанувшись в этом колесе, я изрядно подрастерял себя. У меня нет определенного взгляда на порядок вещей. Жизнь, она научит уважать подонка с убеждениями и презирать святошу с пузцом. А потом подонок приколотит святошу к столбу, и система ценностей снова нагрузит вестибюлярный аппарат тошнотворным кувырком. Но подонок, падла этакая непоследовательная, вдруг милосердно кольнет полутруп в сердце, и мировоззрению хана. А по пути на хазу, во дворах, распластает тем же пером бабу из-за мятой трехи - выжрать и Люське. И снова я принимаю как бы порядок вещей как бы таким, как он как бы есть.
Не вникая в суть. Потому что с такой сути хоть самому на столб.
Но одно, ребята, я знаю точно.
Папа был прав.
"Мастер" - говно.