Прыжки были назначены на субботу, поэтому вечером пятницы решили сильно не напиваться. Ага.
Похмелье было страшным. Ощущения сродни описанным Довлатовым в "Соло на удервуде" с той разницей, что вместо заячьей шапки с ушами, казалось, я сожрал весь меховой отдел магазина головных уборов.
В начале двенадцатого на Речном, синхронно покачиваясь от порывов набегающего с Волги ветерка, стояли четыре бледные тени: я, Мел, Ду и Лагун. В половине двенадцатого мы уже сваливали в кучу рюкзаки на парашютной базе в Змеево. Чуть позже подтянулся Емеля, за ним - Максуд.
Обучение азам техники прыжка продолжалось аж до пяти вечера, причем в довольно интенсивном режиме. Тренажеры менялись один за другим - если, конечно, можно назвать тренажером двухчасовые прыжки с полутораметровой высоты и прочие игры на свежем воздухе. Впрочем, инструктора свое дело знали четко: разбуди меня в два часа ночи криком "Пошел!", и я автоматом начну отделяться от самолета. Руки в резинке на кольце, пригнуться, шаг вперед, толчок, считать до трех, рвануть кольцо, снова считать до трех, проверяю купол, плотнее сесть в ремнях, разворот под куполом, расчековываю запаску.
Потом еще часа три болтались в подвесной, вдалбливая все это в мышечную память. Действия в аварийных ситуациях, с частичным или полным неоткрытием основного купола. Приземление на линии электропередач, столбы, лес, автомагистрали, крыши домов. Забегая вперед, скажу, что знал бы, каким окажется мое приземление - слушал бы внимательней.
К шести мы были на поле. Простейший, явно для галочки, медосмотр. Подгонка парашута и шлема. Томительное ожидание погоды.
Первыми прыгали Ду с Максудом. Поскольку у обоих уже было по прыжку, им выдали модификацию десантного Д5, с возможностью управления. Оба приземлились вполне достойно, почти в центре поля.
Наш заход был третьим. Нацепили запаски, зашли в самолет, расселись; я оказался прямо напротив двери. Перед дверью встал выпускающий. Так что пока остальные пялились в иллюминаторы на уходящую землю, я тоскливо изучал широкую спину инструктора. Обидно: летел-то я тоже впервые.
Поэтому когда выпускающий, обойдя всех, начал прилаживать к моему парашуту трос стабилизатора, я попросил "проветрить" самолет. "А легко!",- сказал он и, не прекращая проверять мою систему, чуть ли не ногой распахнул дверь.
Я не заорал только потому, что в горло мгновенно ссохлось до размеров жопки колибри. Напомню, я не видел, как мы отрывались, набирали высоту и ложились на курс. Поэтому когда буквально в метре - руку протяни! - в облачной пелене и свисте ветра возник город Тверь, со всеми его пригородами, горошинками домов и нитками улиц, глаза вылезли на лоб. Первая мысль - "П#$дец!". Вторая - "И что, я сейчас отсюда шагну вниз?!".
Первой прыгала девчонка. Как она отделилась, я не видел. Вернее, заставил себя поверить в то, что не видел - так нереально быстро она исчезла из дверного проема. Мгновенье назад человек горбился в проходе, смешно неуклюжий в тесных лямках подвесной системы, и вдруг промельк зеленой вспышки наддверной лампы, короткий мяв сирены, крик "Пошел!", смазанное движение.. и все. Нет человека. Город внизу - есть. Облака есть. А человека нет, как и не было никогда. Инструктор захлопнул дверь, самолет пошел на второй заход.
А второй заход - это мы с Лагуном. Происходит это так - встали рядом, лампа, сирена, "Пошел!" - и нет Лагуна. Три секунды, "Пошел!", и нет Шота.
На практике же получилось полная ерунда. Когда мы встали к двери, я боком прижался к Лагуну. Хрен бы я прижимался, но зараза Лагун, и без того немаленького размера, растопырился локтями на весь дверной проем. Правда, инструктор бдительно пресек этот интим, чуть оттянув меня вглубь самолета - чтобы ничто не мешало великолепному Лагуну сделать свой шаг навстречу славе. И все бы хорошо, но. Соответственно, мне таких шагов пришлось сделать два. И выпал я в синее небо ровно на одну секунду позже.
А в воздухе секунда - это немало. Это, прямо скажем, очень даже до фига - секунда.
За это время самолет приступил к очередному маневру, свалившись в разворот на левое крыло. И хотя я, внутренне подобравшись в тугой нервный узел, готовился отделиться по вдолбленным за день в мозг костей правилам, выпорхнуть птичкой не получилось. Разве что это была в дым пьяная птичка с ампутированными крыльями и серьезными нарушениями вестибюлярного аппарата.
Итак, я прыгнул. Через секунду меня уже трепало и мяло в воздухе. Небо и земля несколько раз поменялись местами, уши заложило, ветер кляпом забил в горло судорожный вдох. Когда в очередной раз меня швырнуло головой к земле, сработала стабилизация. Ощущение было таким, словно падающего камнем меня крепко схватили за шиворот. И, последний раз крутнувшись через голову, я наконец безвольно заболтал ногами на высоте девятсот метров. Глуша выпрыгивающее из груди сердце, по возможности спокойно прочитал молитву "пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три", в отчаянном кураже выждал еще секунду и дернул кольцо. Захлопал, разворачиваясь, купол, и в ту же секунду меня снова рвануло за шиворот. Выждав, опасливо покосился вверх; купол был обнадеживающе круглым, без перехлестов и обрывов строп.
Расчековав дрожащими пальцами запаску, я, наконец, огляделся. Далеко внизу проплывал игрушечный город. Я заболтал ногами, пытаясь плотнее усесться в ремнях, но, как оказалось, в небе это сделать куда сложнее, чем в подвесной. Плюнув, решил выяснить, куда падаю. И удивительные вещи выяснились.
Та самая четвертая секунда задержки, чтоб ей исчезнуть со всех циферблатов, не только стала причиной зубодробительного выхода из самолета, но и явно собиралась омрачить приземление. Потому что даже на мой неопытный взгляд на поле аэродрома я никак не попадал. Вот на лес попадал запросто. При желании попадал на шоссе. А вот на поле - фиг.
Я повис на левой группе лямок, пытаясь вытянуть поближе к полю. Направляющий с земли вопил что-то в мегафон, но ветер доносил только обрывки инструкций, совершенно их обессмысливая.
На высоте в сотню по спине пробежал холодок - меня несло прямо на ряд самолетов, выстроившихся вдоль кромки поля. Ни повернуть, ни пройти на скорости уже не хватало высоты. Пятьдесят метров, тридцать, двадцать... под ногами замелькали ощетинившиеся лезвиями пропеллеров машины.
Десять, пять... я скользнул подошвами по лееру одного из самолетов и полетел головой вперед прямо в стык крыла и фюзеляжа другого.
Сгруппировался, под ноги бросился бетон покрытия, сильный удар, и в перекате через плечо, чиркнув шлемом по закрылку, я шлепнулся под самолет.
В шоке боль не чувствуется, но встал я с трудом. Стянул каску, отстегнул лямки. Покачнулся, вцепился в крыло, долго не мог вытянуть сигарету из мятой пачки. Закурил. И только тогда понял, что я все-таки сел. Перед глазами темно от удара, ноги гудят... и как же давно я не был так беспечально, упоенно, бездумно счастлив!
Подбежали летчики, подлетел Емеля. Каждый по кой-то хрен меня ощупал. Убедившись в том, что количество конечностей ощупываемого соответствует стандарту, летчики тотчас же охладели к моей персоне и куда как внимательней стали пальпировать самолет. А мы с Емелей пошли к стартовой площадке. Там я скинул парашут, запаску и наскоро перетянул гудящую правую ногу.
Подошел Лагун с сопровождающими его Ду и Максудом. Лагун, кстати, оказался тем еще экстремистом - он упал на лес. Такая вот сладкая парочка, второй заход. Оба счастливые до соплей.
Потом мы долго пили в "Виктории", пугая поздних посетителей однообразным, но шумным тостом "Пятьсот один! Пятьсот два!! Пятьсот три!!". Наутро, прихватив Федрыча, поехали гонять в пейнтбол, и почти шесть часов носились по лесам и полям с маркерами наперевес. После чего я на одной ноге прискакал в травму, где мне определили трещину стопы; что называется, допрыгался.
Но до сих пор чувствую вкус ветра на губах, и грудь разрывает восторг, и пьянит высота. И ужасно, на грани самовлюбленности, горд тем, что небо, на которое вы смотрите, задрав голову и щурясь, я - я! схватил руками.
↳
↳