Эту машинку мне как-то отдал отец. Странное дело, но он на ней не печатал.
Он возвращался с работы, снимал перчатки, тапки ногами нашаривал в темноте
и приходил в мое царство: "Не спишь опять?"
Разве возможно уснуть без вечерней сказки?
Я превосходно умел сочинять отмазки, лишь бы меня не загнали пораньше спать.
Папа большой, косолапящий как медведь, грузно садился на узенький край дивана и сочинял мне бескрайние океаны, Северный Полюс и южного солнца медь.
Утром всегда ненавидел себя за то,
что, как февральский сурок, засыпал до титров,
и не дослушивал песню бенгальских тигров и разговоры дождливых литых китов.
Эту машинку мой папа всегда берёг.
"Если меня (да не плачь ты) совсем не станет,
в ней - разгулявшийся шторм и индейский танец, нежный армянский дудук и воловий рог".
Свет барабанил настойчиво по стеклу. Время почти каруселька - катись и смейся.
Папы не стало спустя двадцать лет и месяц, только машинка осталась стоять в углу.
Столик уже расшатался и приуныл, плотно прижался к стене, чтоб была опора.
Я напечатал "Мой город",
и вырос город.
Арки и башенки, белые как слоны, стеклышки-рыбки затейливых витражей, вывески старый башмак, фонари в дозоре.
Я напечатал "а море?"
и вышло море, чуть было клумбу не смыло на вираже.
Пуговки клавиш, ловкие как нырки, буквы и черточки
- вроде такая малость.
Всё, что печатал, немедленно появлялось. Шхуны, портовые кошки и маяки,
лучших кофеен разлапистые зонты, ласковый ветер,
туман - молоко парное.
Знаешь, что самое глупое и смешное?
Перед рассветом я напечатал - "ты".
(Р. З)
