*Баркарола*
Ночь светла в небесном поле
Ходит Веспер золотой;
Старый дож плывет в гондоле
С догарессой молодой.
Мы стареем, а венецианские догарессы молодеют. На этом можно было бы и закрыть тему, потому что всё и так уже ясно, но я продолжу, по причине события, которое случается ежегодно с одним лицензированным гондольером.
Только не относите его к тем лодочникам, которые берут по сотне евро за малый круг, и не по той наш гондольер части, чтобы в лоу-сизон собирать со дна каналов размокшие германские портмоне и всё остальное, что с воза упало. И не только стяжательство не его часть. Никакими частями он не касается ни подлости, ни пошлости, ни логики, ни прибытия вовремя куда-либо, ни умения растапливать, а потом тушить баню в Финляндии.
Наш с вами гондольер живёт искусства, для.
"Для", ибо автомодератор всё равно "Б" удалил бы, известное дело. Не отвлекаемся больше на это. Плывет себе наш лодочник каналами, потягивает тенором баркаролу, шлепая веслом по зеленой водной глади. Да и все остальные глади других оттенков, глядите-ка, вслушиваются, шлепая сами себя по крутым бокам. А он гребёт себе, покачивая полями не то шляпы Дамблдора, не то растянутым от стирки канотье, давая примерить убор разве только догарессе, и то лично я об этом мало что знаю.
Старого дожа мы здесь опускаем. Не в привычном кому-то смысле, эко куда современный русский язык может вывернуть, а в том смысле, что не берем его в расчет.
Ибо нас с вами сегодня интересует только гондольер, а его если и может что интересовать в семействе дожа, так это догаресса. Которая или которые, здесь мы дожей также в виду не имеем, потягивают розовое игристое, подтягивают растрепанные розговыми играми шнуры на корсете, поглаживая размягченные розовые иглы, протяжно вытягивая un pescator dell onda, лениво так, едва приоткрывая уставшие уста, с поволокой глядя в могучую спину уплывающего домой гондольера.
Эта песнь в нашем центральном парке культуры и отдыха звалась бы примерно так: Мущщинаа! Покатайте нас завтра еще на лодочке, пожалуйста!
Но не забываем событие вчерашнее, и неистово продолжаем до дна тостовать.
Пусть наш гондольер матерея становится крепче, как oak cask aged, ибо так мужчине подобает матереть. По-шотландски, односолодово. Пусть рука его, весло направляющая да не ослабеет, и ребенку понятно, что чем больше туристов в лодке, тем тяжелее весло, и да не оскудеет вторая его рука, ибо жизнь в Венеции так же материальна, как и в Генуе или скажем в Неаполе.
Да будут параллельны дну лодки полоски на майке нашего гондольера днём, а ночью да перпендикулярны они будут, или как им с догарессой угодно и зажигательно. Но с огнем осторожнее, в лодке не курить потом.
И песнь его чтоб тенорила всех нас дальше, лаская слух, сердца, или у кого какие другие органы для музыкального восприятия задействованы. Но песнь эта непременно со словами должна быть, а не как у Мендельсона. Трах бах и в дамки.
Потому и прошу изо всех своих увядающих сил, пой, гондольер, пой!