Однажды вдруг оказалось, что все они выросли.
Она приехала на лето, и с удивлением обнаружила, что их двор начал жить странной, на себя не похожей жизнью.
Девочки почему-то избегали мальчиков, никто больше не носился, рисуя стрелки на асфальте, на деревьях сидели совсем другие дети, все стало непривычно и не комфортно для существования.
В тот год они стали встречаться по ночам, не потому что в этом был секрет, а чтобы никто не мешал.
Они сидели в ее саду, под огромным деревом с серебряными от Луны листьями, и разговаривали на годы вперед. Время от времени кто-нибудь выходил на крыльцо и, сонно и безнадежно ругаясь, пытался их разогнать.
В тот год было отчаянно скучно, и она отправилась открывать для себя новые улицы и новые дворы, иногда заводя знакомства, которых сама же и пугалась.
Тогда она бежала к нему, а ему достаточно было угрожающе процедить " Она же, кажется, ясно сказала.."
Между ними не изменилось ничего с того дня, когда где-то между восьмью и девятью он пообещал защищать ее всю жизнь, а ей это понравилось. К этому возрасту они уже не знали, сколько лет их считали незазлейводой - казалось, что всегда. Рассказывали, что они познакомились в пять, когда ее купали на солнышке в жестяном тазу, а он обдирал малину между их дворами.
Правила их детства были ясны и просты и, вероятно, дошли до них в неизменном виде еще со времен их родителей. Нельзя было выдавать пароль и военную тайну, обижать малышей и драться до крови. Надо всем этим царствовала беспощадная справедливость, свойственная лишь детям и природе.
Еще в тот год она полюбила сидеть с ним вечерами на аллее и рассматривать текущих навстречу людей. Люди в этом маленьком городке, где не происходило ровным счетом ничего с самого конца войны, почему-то выглядели совершенно счастливыми, а она рассматривала их, надеясь разгадать их секрет.
Однажды ночью ей послышался шум воды в соседском саду. Она хлопнула двумя калитками и оказалась перед чем-то неожиданным и страшным.
Он глухо попросил полить ему. У нее затряслись руки, и ощупывая его, она сказала, что немедленно вызывает скорую.
Но он не разрешил, и тогда она стала плакать, и спрашивать, кто это сделал. Этого он тоже не сказал, и очень хорошо, совершенно неизвестно, что может прийти в голову человеку, в первый раз ощутившему полное отсутствие какой-либо разницы между собой и другим человеком.
Ночью лихорадка у нее перешла в температуру, которую она терпеливо сносила с часами в руках, дожидаясь утра.
- Знаешь, ты меня испортил, - однажды с досадой сказала она ему. Уже потом, когда набралась всяких умных слов, - Даже самый потакающий всему на свете отец не мог бы меня избаловать так, как это сделал ты. Несчастная я женщина.
Потом, доехать к нему стало можно только на такси, которое долго петляло между ошеломительно прекрасными видами и опасными обрывами. Оно стоило баснословно дорого для тех мест, но автобусы не ходили туда каждый день.
- Ты редко приезжаешь, - вместо приветствия сказал он, забирая сумку и расплачиваясь с таксистом.
"А мне не надо приезжать к тебе, чтобы быть с тобой " -мысленно возразила она, но в ответ только с наслаждением потянулась, припоминая всю сладость здешнего воздуха.
В давние времена всю крошечную долину обсадили липами и теперь томный, разогретый солнцем аромат разливался повсюду, поражая неожиданным контрастом с резкими линиями, которыми были очерчены силуэты красных скал. К этому примешивалась дикая роза, магнолия и что-то еще, хрустальное и дурманящее. Этот воздух воскресил бы и мертвого.
Здесь били теплые источники, в которых проживали какие-то загадочные моллюски, чуть не единственные на планете выжившие с мелового периода. Во всяком случае, так о них трубили все плакаты в горах и это постоянно напоминало о том, что здесь, в горах, они на дне мирового океана.
Но во время купания в этих журчащих озерцах ей ни разу не удалось увидеть никого, хоть отдаленно напоминавшего плакаты, и только стаи мелких кусучих рыбок резвились в минеральной воде, выслеживая любую болячку на теле и яростно в нее впиваясь в попытке выдрать с мясом. Кроме рыбок, тут было немного ошалевших от счастья туристов, слегка разбавлявших население городка в 800 жителей.
Но он уводил ее в другие места. Они не шли смотреть наскальную живопись, и не шли смотреть на гнезда грифов, и не в таинственные горные храмы.
Они поднимались еще метров на 150 выше и устраивались там, где ущелье было как на ладони. Напротив, на другой стороне, в дымке и зелени тонули тучные стада, и мерные крики погонщиков доносились к ним вместе со звоном бубенцов и сливались с пчелами в один усыпляющий гул. Здесь не было ни одной травинки, которая бы не благоухала чем-то смолистым, аппетитным и пряным. Она носилась с охапками растений, постоянно растирая что-то в ладонях и с восхищением вдыхая ароматы. В зарослях колючек ловились запутавшиеся птенцы, обессиленно кричавшие и молотившие оранжевыми клювами. Каждую весну она умоляла достать ей книгу о местных растениях: желание узнать о них остро конкурировало со страхом отравиться насмерть, ведь они так бездумно сыпали в чайник все подряд.
Внизу, в ущелье, проходил древний скотопрогонный путь, весь усыпанный старинными брутальными постройками. Он был ими изучен в совершенстве, вместе со всеми разъясняющими стендами, картинками и схемами.
Но теперь им больше нравилось наблюдать сверху всю полноту и мощь картины. Оттенки и глубину цвета, силуэты и перепады, чувство парения и бесконечности, и глубокой убежденности, что они нашли самое красивое место в мире. Здесь хотелось потеряться навсегда.
На все его предложения пожить подольше она всегда отвечала, что не хочет привыкнуть к этой красоте. Обычно она не могла спать от перевозбуждения местностью и уже с пяти утра смотрела на постепенно светлеющий силуэт обрывистой скалы, занимающий большую часть ее окна, ждала птиц и момента, чтобы разбудить весь дом.
- Знаешь, - вдруг сказала она - ты не поверишь, что со мной недавно случилось. Мне вдруг захотелось послушать песни, которые пели наши родители (дальше она заторопилась, увидев знакомое насмешливое выражение) Ну да, пришлось рыться в знаменитых записях. И почти даже неплохо в целом.. Если бы они умели замедляться, а потом ускоряться, до головокружения... нет, не получается как надо.. все так безжизненно-концертно.
Ее первое впечатление, которое она помнила твердо - отец привез ее на похороны бабушки. Из всего в памяти осталась только дивная певунья тетя-Катя с блестящими черными глазами. Люди тогда пели так же естественно, как дышали, и чем больше собиралась компания, тем мощней и богаче разливался звук.
- Слушай, а что это такое,- невпопад прищурился он и взял ее руку, - Браслеты? Откуда они у человека, который маниакально от них избавлялся, сама хоть помнишь, что тогда наплела?
- Эти редкие, нельзя выкинуть - надулась она - медь полезно носить.
Он молча снял браслеты и зашвырнул их в ущелье.
- Совсем с ума сошел, что ты творишь?- возмутилась она - Там же раскопки! У них крыша поедет - может, они еще в каменном веке..
- Разберутся, - невозмутимо возразил он, грызя травинку, - купи себе что-нибудь, когда спустишься вниз. Пусть донья Леонор пришлет мне счет.
- А потом, - вернулась она к своему, - потом что-то словно надломилось, и люди перестали петь вообще. Я пытаюсь вспомнить, в какой момент это случилось и с чем совпало, но точно не могу, и я прислушиваюсь к себе, чтобы найти там, в памяти, и послушать, как это должно быть по-настоящему, хоть один раз.
- Знаешь что, остановись, - велел он, одновременно вкладывая ей в рот мелкую местную маслину домашнего посола, - Этой жизни больше нет. И того что было потом, тоже нет. И вообще, никакой жизни нет..
- Кроме вечной? - грустно спросила она.
- Да нет, как всегда. Кроме одной этой минуты.
↳
↳