День уже начался. Казалось, только легла, свернувшись потуже, только забылась сном, а глядь - солнце уже долбит по глазам, припекает бок и требует, чтоб немедленно вставала и принималась за дела. Пфффф... какие-такие у меня могут быть дела, когда я тут вапще для красоты... ну, откровенно говоря, довольно сомнительной, но все-таки. В смысле, дел у меня все равно нету, так что, как ни крути, завели меня тут из эстетических соображений.
Наглая мышь сидит в углу. Палочьку ест. Возможно, палочку ванили. Ну, или карандаш. Зырит настороженно, но без паники во взгляде, знает, что не трону. В самом деле, нафига мне комок грязной шерсти и отчетливая возможность маяться животом. К тому же у меня хомяк есть. Он мягкий и так радуется, когда я подхожу к его клетке, что падает в свои опилки и восхищенно таращит на меня бусинки глаз. Я тихонько открываю дверцу и аккуратно беру его в рот, так просто, подержать. Потом отпускаю. Он становится немного мокрым и к нему липнут опилки.
На дворе хорошо, солнечно и влажно чуть-чуть, весна... обострения, скотина окончательно сошла с ума, орет, блеет, лает, гогочет, квохчет и кукарекает со всей дури. Толстые куры ходят по двору, ковыряясь в свежем навозе, старый, когда-то боевой петух напился водички под трактором и готов любить всех, даже кур. Лопочет что-то, слегка путаясь и запинаясь, летает зигзагами по двору и счастлив уже с утра. Куры морщатся, пытаясь посторониться, чтобы он не зацепил кого ненароком на бреющем вираже, однако его красноречивые извинения принимают и нехотя подставляют спины.
Из дальнего угла птичника раздается бормотание белого индюка, который опять толдычит что-то про мировое господство жидов и франкмасонов... впрочем, может и про другое, слышно неотчетливо, но, судя по тону, опять пророчества вперемешку с оскорблениями. Робкие индюшки, сгрудившись неподалеку, слушают его, но всерьез не принимают. Они очарованы черным, злобным и мстительным, который их-то как раз ненавидит. Причем, не каждую или какую-то конкретно, а всех чохом. Потому совершенно безопасен и "ах какой интересный мущина", Чайльд Гарольд.
По двору ходит ворона со сломанным клювом и презрительно каркает в сторону домашней раскормленной птицы, которой не дано узнать радость свободного полета в поднебесье, а ей, вольной и дикой - дано. Она когда хочешь может улететь. И куда угодно. Но не улетит. Там, за нашем скотным двором, летающих птиц навалом, а тут она одна такая. Правда, тут ее частенько бодают, лягают и когтят, что негативно сказывается на ее и без того бледном виде, но она держится, как последний островок свободы в этом рабском мире.
В конуре, спит лохматый бандит. Нет, не так. Одним глазом спит, а другим прицеливается в ворону. Рассчитывает расстояние, разделяющее их, и ждет, когда птица, обнаглев от собственной безнаказанности, тяжело вспорхнет на его конуру. Тогда он, с восторгом поистине весенним, вцепится в ее седой клюв. Ночью его спускают с цепи, он радостно носится по двору и кусает всех, кто не успел укрыться в хлеву, конюшне, птичнике или доме. Когда мне не спится, я смотрю на его кровавое веселье из окна и мне тоже становится весело и хорошо. Говорят, после его радостных укусов скотина начинает хиреть и нередко погибает. Слыхала как-то разговор двух овечек про то, что в его родне были комодские вараны. Может и врут.
... Опять в хлеву орет голодная корова. Непонятно, то ли забыли покормить, то ли решили не кормить совсем, потому что молока от нее вовек не видали, а жрет она за троих. Когда-то хомяк сбежал, попал в ее хлев и принял ее за норку. Его достали, отмыли, отчистили и вернули домой, но корова с тех пор окончательно свихнулась. Мычит целыми днями и лягается как сумасшедшая. Слава богу, из коровника ее почти не выпускают, боятся, что она неправильно распорядится свободой и произведет на свет какого-нибудь ублюдка, потому что у нас тут и обезьяна есть.
Толстый бабуин с мускулистой голой задницей, невоздержанный в поступках и словах. Его добрые хозяева купили у бродячих циркачей, отмыли, выходили, вылечили, что могли, но на цепи держать почему-то постеснялись. Странные предрассудки, я считаю, потому что на человека он похож крайне отдаленно, скорее - на чисто выбритого сзади кобеля и внешне и по сути. Теперь он носится по двору, а когда не носится, сидит на видном месте и ммм... разбазаривает генофонд. Чудовищно бесстыдная скотина, но корова на него надеется.
Козы ее презирают так же, как ворона кур, их тут немало и овцы есть. Спят вповалку, согревая друг друга дыханием и сытыми разговорами, у кого вымя больше. Суровая и поджарая ангорская коза с серповидными рогами оберегает некрупную ручную овечку, которая когда-то жила в доме с детьми и там ее приучили всех любить и умильно класть голову на плечо (или что-там еще может быть) любого, кто окажется рядом. Коза покрупней и потолще, молочная, с длинным выменем и прямым характером тоже рядом. Они по очереди кладут головы на плечи друг другу, а на всех остальных просто кладут.
В конюшне у нас жил конь. Доверчивым людям его продали как арабского скакуна (хрен знает, зачем на загаженном скотном дворе скакун), оказалась - обычная кляча с проплешиной на лбу и широкими боками, но сам он так и жил в тоске по пустыне и арабам. В конце зимы, окончательно возлюбив себя, подался куда-то... далеко уйти не мог, а потому, скорее всего, вернется. Жаль, что колбасы я не ем, а то обязательно бы узнала его по нежному вкусу с легким оттенком любви и печали.
Хм, а день-то уже начался, хороший такой... Пойду посплю еще.
↳
↳
↳