Итак, вся ночная суета обретала смысл. Таксисты, швейцары, официанты
правили свое ремесло -- и вот перед ним бокал шампанского и утомленная
девица. Жизнь, вид из-за кулис: ничего, кроме ремесла. Ни порока, ни
добродетели, ни смутных переживаний, -- только работа, привычная, никакая,
та же, что у чернорабочего. И даже этот танец, движение за движением
творящий новый язык, говорил только с посторонними. Только чужак открывал в
нем стройность и глубину основы, о которой его создатели давно забыли. Ведь
музыкант, играющий в тысячный раз ту же мелодию, уже не чувствует ее. Так и
эти танцовщицы, со своими умелыми па, искусной мимикой, в ярком свете
софитов, -- Бог весть, что у них на уме. Одна озабочена болью в ноге, другая
предстоящим -- ничего не значащим -- свиданием, эту гнетут долги: "Еще сто
франков...", -- а та вечно об одном: "Мне плохо..."
Порыв иссяк, желания больше не было. Он думал: "Тебе нечего мне дать, у
тебя нет того, что мне нужно". Но его одиночество было таким нестерпимым,
что она все-таки понадобилась ему.
(c) Сент-Экзюпери "Южный почтовый"