В школу первого сентября большинство из нас, мальчишек, приходило с перепачканными, в бурых въевшихся пятнах, ладонями.
Накануне Дня знаний в садах достигали молочной зрелости орехи, и, несмотря на все запреты, удержаться было невозможно. Мы сбивали орехи палками, спешили отделаться от зеленой, местами уже потрескавшейся, густо пахнущей кожуры, раскалывали скорлупу (тут было множество способов: от простого удара каблуком ботинка до закладывания панцирного крепыша в щель между дверью и дверным косяком), аккуратно очищали ядра от тонкой пленки и набивали рты молочно-белым гастрономическим великолепием. Неподатливая сочащаяся кожура оставляла на наших ладонях неопровержимые улики. Мамы ругались, заставляли по много раз мыть руки с мылом и щеткой, но отделаться от немого укора белоснежным манжетам наших рубашек было не так-то просто.
А в октябре меня ждало еще одно мальчишеское удовольствие. Собранные просушенные орехи ссыпали в большие мешки. И можно было сидеть часами, глубоко, почти по локти, погрузив руки в мешок, перебирать орехи пальцами и слушать, как они шуршат и постукивают. Тут уже запретов не было, и лишь иногда, если засиживался слишком долго, напоминали о несделанных уроках. Сравниться с этим могло только предосеннее ореховое безумие или чернильные пятна от шелковицы в июле.
Потом я вырос и уехал далеко от садов с ореховыми деревьями, перепачканных рук и чумазых мордашек своего детства.
Жизнь временами била сильно, поэтому руки, если и были украшены, то не следами от ореховой кожуры, а въевшимися пятнами от никотина. Зато появились новые удовольствия: я запускал пальцы в твои волосы, прислушивался к мягким волнам щекотки на своих предплечьях и подолгу не отпускал тебя с колен. И никто не пытался оторвать меня от этого занятия и засадить за уроки. Впрочем, может, и зря.
Потом начались упреки. И хотя большинство из них были обоснованными, твоя манера высказывать их мне, сонному, с утра была самой большой несправедливостью в мире. Иногда сценарий нарушался: ты готовила мне завтрак, и пока я пил кофе и курил, прижималась к моей спине и молчала.
Теперь у меня на завтрак порция отжиманий, и я вполне доволен таким началом дня.
Вечером я заеду на рынок. Пройдусь по рядам, поговорю со степенным пожилым абхазцем - об урожае и, недолго, о политике. Когда я уже попрощаюсь и повернусь, чтобы уйти, он меня остановит и ссыплет в мой пакет пригоршню крупных грецких орехов.
↳
↳